дежурнаго по тюрьмѣ, и у меня отобрали простыню, наволочку, и сняли шнурки изъ ботинокъ. Очевидно было, что мнѣ разрѣшалось умирать только на Соловецкихъ островахъ, такъ какъ смерть моя въ Петербургѣ, подъ бокомъ у финляндского консульства, вызывала осложненія. Спички мнѣ почему то оставили, и я могъ бы себя сжечь, но вмѣсто этого я рѣшилъ считать дни моей голодовки по спичкамъ. На восьмыя сутки вечеромъ, я съ трудомъ добрался до трубы отопленія, такъ какъ кто то изъ верхняго этажа хотѣлъ мнѣ, повидимому, что-то сказать. Какъ я ни былъ слабъ, но, прислонившись головой къ трубѣ, все же я принялъ телеграмму: — „Борисъ, прощай, высланъ въ Туруханскій край[1], завтра этапъ, не поминай лихомъ, держись до конца!“ Это былъ послѣдній привѣтъ отъ друга Чеснокова. Ему разрѣшалось умереть на материкѣ…
Въ теченіе девятыхъ сутокъ голодовки я былъ очень слабъ, и многихъ моментовъ совсѣмъ не помню. Приходили какіе то люди, и отчетливо помню приходившаго два раза доктора и начальника особаго отдѣла Чеки по контръ-шпіонажу, Мессинга. Онъ мнѣ давалъ какую-то бумагу и говорилъ, что свиданіе съ однимъ изъ членовъ консульства мнѣ разрѣшено, но я долженъ сначала поправиться, такъ какъ въ такомъ видѣ я не могу имѣть свиданія. Отчетливо помню, какъ Мессингъ спросилъ очень громко начальника тюрьмы отдѣленія: — „Принесли ли вчера изъ консульства продукты для гражданина Седергольма?“
Одна фраза Мессинга особенно вселила въ меня бодрость: — „Если вы не прекратите голодовки, то я отправлю васъ въ тюремную больницу Гааза, и вамъ тамъ примѣнятъ искусственное питаніе.“ „Искусственное питаніе“ не входило въ мои разсчеты, но переводъ въ тюремную больницу Гааза вполнѣ отвѣчалъ намѣченному мною плану.
По правдѣ сказать, я самъ не зналъ какъ мнѣ выйдти изъ создавшагося положенія. Прекращать голодовку было нельзя, такъ какъ этапъ на Соловки еще не ушелъ, и вѣрить обѣщаніями Мессинга было рисковано.
- ↑ Въ Сибири, на берегу Сов. Лед. океана.
