странецъ, такъ какъ изъ его выстукиваній я ничего не могъ понять.
Надо мной сидѣлъ секретарь кожевеннаго треста — Плукснэ, съ которымъ я по игрѣ случаѣ и судьбы познакомился еще въ бытность мою на свободѣ, такъ какъ я велъ переговоры съ кожевеннымъ трестомъ о кое-какихъ поставкахъ. Плукснэ былъ очень милымъ и обязательнымъ человѣкомъ. Онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ по обвиненію въ полученіи взятокъ и былъ разстрѣлянъ въ мартѣ 1925 года.
По моей просьбѣ онъ сообщилъ мнѣ №№ камеръ, находившихся надъ нимъ. Судьбѣ угодно было, чтобы я еще разъ могъ бесѣдовать съ Чесноковымъ, такъ какъ моя прежняя камера № 163, находилась какъ разъ надо мной, но между нами была камера Плукснэ. Такъ какъ я плохо слышу, то для разговоровъ я прислонялся спиной къ трубѣ парового отопленія, и прижимался къ ней затылкомъ. Звукъ отъ выстукиваній проходилъ черезъ головную кость, и я слышалъ совершенно отчетливо малѣйшій стукъ. Такъ какъ въ камерѣ было довольно прохладно, то моя поза у радіатора не вызывала никакихъ подозрѣній.
Первый день голодовки прошелъ безъ особыхъ событій и, такъ какъ мои нервы были очень напряжены, то я почти не чувствовалъ голода. Въ концѣ второго дня хотѣлось ѣсть, но чувство голода было вполнѣ терпимымъ и голодъ исчезалъ отъ куренія махорки. Въ концѣ второго дня, судьба впервые за много мѣсяцевъ, подарила мнѣ одну изъ своихъ улыбокъ.
Чесноковъ во время прогулки на дворѣ, встрѣтилъ своего коллегу адвоката, который только что получилъ приговоръ такъ называемый „минусъ двѣнадцать“, то есть запрещеніе проживать въ 12 самыхъ большихъ городахъ Совѣтской Россіи. Такъ какъ этотъ адвокатъ съ часу на насъ долженъ былъ выйдти изъ тюрьмы на свободу, то мой вѣрный другъ поручилъ ему немедленно сообщить одному изъ моихъ соотечественниковъ въ консульствѣ обо всемъ происшедшемъ со мной и о голодовкѣ. Впослѣдствіи я узналъ, что порученіе было исполнено и это мнѣ весьма помогло. Чеснокова больше нѣтъ въ живыхъ — онъ умеръ въ Иркутской тюрьмѣ. Страдая хрони-
