ловкахъ, и надо было хвататься за малѣйшій шансъ, чтобы измѣнить судьбу къ лучшему.
Около 12-ти часовъ дня въ камеру пришелъ начальникъ тюрьмы, и пытался доказать мнѣ, что моя голодовка ни къ чему не приведетъ. Его уговоры убѣдили меня какъ разъ въ противномъ. Около 2-хъ часовъ дня меня обыскали до нитки, отобрали всѣ вещи и продукты, оставивъ только пальто, постельныя принадлежности, махорку и трубку. Затѣмъ меня перевели двумя этажами ниже въ отдѣльную одиночную камеру:
Мое прощаніе съ Георгіемъ Дмитріевичемъ Чесноковымъ было очень трогательнымъ, и не удивительно — вѣдь мы прожили вмѣстѣ въ тюрьмѣ почти 4 мѣсяца и много пережили тяжелыхъ моментовъ. Одинъ Богъ зналъ, куда повернутъ теперь наши разошедшіеся жизненные пути.
Мое новое помѣщеніе ничѣмъ не отличалось отъ предыдущаго. Вѣроятно камера была нѣсколько дней необитаема, такъ какъ было не прибрано, и одно изъ стеколъ въ рѣшетчатомъ окнѣ было выбито. Отъ этого въ камерѣ было довольно прохладно. Послѣ четырехъ мѣсяцевъ общенія съ товарищами по заключенію, одиночество было тягостно. Мое настроеніе было отвратительнымъ такъ какъ томили неизвѣстность ожиданія и боязнь неосторожнымъ жестомъ, словомъ, игрой лица или выраженіемъ глазъ, сдѣлать какой нибудь промахъ при переговорахъ съ моими инквизиторами. Минутная слабость — и вся игра могла быть проиграна.
Около 4-хъ часовъ дня въ мою камеру вошли начальникъ тюрьмы, дежурный по тюрьмѣ и надзиратель. Опять обыскъ и обшариваніе до мельчайшихъ деталей, какъ меня самого, такъ и всей камеры. Убѣдившись, что никакихъ пищевыхъ продуктовъ нигдѣ не припрятано, начальство удалилось.
Я уже свыкся съ моимъ склепомъ и приступилъ къ такъ называемой на тюремномъ арго „оріентировкѣ“. Надо было узнать, кто именно сидѣлъ надо мной въ верхнихъ этажахъ, и кто были моими сосѣдями. Моимъ сосѣдомъ справа былъ священникъ, слѣва же — или совсѣмъ недавно посаженный или ино-
