бомъ отрядѣ Чеки по искорененію шпіонажа и контръ-революціи.“ Въ періодъ 1920—1921-го годовъ Богдановъ былъ назначенъ старшимъ палачемъ Чеки при нашей тюрьмѣ. 1922-мъ году, пройдя высшую партійную школу, онъ былъ назначенъ начальникомъ нашей тюрьмы. Во время одного изъ очередныхъ разстрѣловъ въ подвалѣ тюрьмы, одна изъ жертвъ Богданова вцѣпилась зубами въ мизинецъ его лѣвой руки и откусила его. Богдановъ до сихъ поръ съ гордостью разсказываетъ своимъ оподчиненнымъ исторію потеряннаго пальца и съ неменьшей гордостью за своего храбраго начальника, мнѣ передалъ эту исторію одинъ изъ надзирателей, котораго мы съ Чесноковымъ „прикармливали.“
Изъ моей бесѣды съ Богдановымъ ничего особеннаго я не узналъ, такъ какъ онъ сказалъ мнѣ, что все послано, куда слѣдуетъ, и что онъ — Богдановъ, не можетъ заставить моихъ земляковъ придти ко мнѣ на свиданіе, если они этого сами не хотятъ. Оставалось одно: ждать приговора, такъ какъ всѣ пути къ общенію съ внѣшнимъ міромъ были закрыты. Нѣсколько разъ я ломалъ себѣ голову, придумывая какой-нибудь способъ дать знать о себѣ своимъ друзьямъ при помощи такъ называемой „обратной передачи.“ Грязное бѣлье, пустые бидоны и изъ подъ молока, термосъ, всякая посуда и т. п., носятъ названіе обратной передачи, которую въ извѣстные дни заключенные сдаютъ отдѣленному для отправки „на волю“. Благодаря крайнему обнищанію совѣтскихъ гражданъ, очень мало заключенныхъ получающихъ передачу и обратной передачи почти не бываетъ. Поэтому каждая мелочь обратной передачи прощупывается и осматривается самымъ тщательнымъ образомъ. Если администрація тюрьмы обнаруживаетъ въ отправляемыхъ вещахъ что-нибудь подозрительное, то виновный навсегда лишается права получать передачу. Какъ ни былъ великъ рискъ, я все же попытался одинъ разъ дать знать о себѣ на волю. Чуть подпоровъ подкладку у запасныхъ брюкъ, я вложилъ въ поясъ очень маленькую записку. Повидимому, это не было замѣчено администраціей тюрьмы, иначе я почувствовалъ бы это немедленно. Но къ сожалѣнію, и мои друзья тоже не обнаружили этой записки…
