Въ началѣ сентября наступила холодная, дождливая погода, окно пришлось закрыть и въ камерѣ сдѣлалось мрачно, сыро и холодно. Чесноковъ совсѣмъ расхворался и цѣлыми днямъ лежалъ на койкѣ, сдерживая стоны. Изъ разговоровъ съ сосѣдями на ежедневныхъ прогулкахъ, я замѣтилъ, что многіе заключенные нашего отдѣленія пользовались правомъ еженедѣльнаго свиданія со своими родными. Я же пользовался лишь единственнымъ правомъ общенія съ „волей“, въ видѣ еженедѣльныхъ передачъ. Эти передачи просматривались администраціей дважды: въ канцеляріи тюрьмы и отдѣленнымъ при выдачѣ мнѣ. Все разрѣзалось на мельчайшіе кусочки, а папиросы мнѣ совсѣмъ запретили получать съ воли, такъ какъ я протестовалъ противъ отрыванія папиросныхъ картонныхъ мундштуковъ, въ которыхъ администрація тюрьмы пытались обнаружить спрятанныя для меня записки. Такимъ образомъ я рѣшительно ничего не зналъ о томъ, что предприняло консульство для моего освобожденія, и извѣстно ли консульству, въ чемъ состоитъ мое „дѣло.“ Я много читалъ, какъ книги изъ тюремной библіотеки, такъ и совѣтскія газеты, которыя разрѣшалось покупать черезъ отдѣленнаго. Небольшую сумму денегъ я имѣлъ право еженедѣльно выписывать съ моего личнаго счета, такъ какъ на мое имя были внесены моими друзьями деньги въ канцелярію тюрьмы.
По совѣту Чеснокова я подалъ заявленіе прокурору Чеки съ просьбой разрѣшить мнѣ свиданіе съ кѣмъ-либо изъ моихъ соотечественниковъ изъ Финляндскаго консульства. Одновременно съ этимъ заявленіемъ я написалъ въ консульство открытое письмо съ просьбой хлопотать о разрѣшеніи свиданія со мной. Ни то, ни другое не имѣло никакого успѣха. Вторичное заявленіе постигла та же участь, и потерявъ терпѣніе, я вызвалъ начальника тюрьмы — Богданова.
Этотъ Богдановъ — интересная фигура, такъ сказать, продуктъ революціи. Въ 1917-мъ году онъ дезертировалъ съ русско-германскаго фронта, и принялъ дѣятельное участіе въ революціи на улицахъ Петербурга. До 1919-го года онъ состоялъ въ осо-
