общество: влюбленный дипломатъ, хозяева, ихъ жилица и ихъ старинные друзья-супруги Балкъ. Все окончилось арестомъ и обвиненіемъ въ шпіонажѣ. Пока не пострадала только старушка — мать г-жи Балахановой и дипломатъ, благодаря его дипломатическому паспорту.
Какъ разъ въ періодъ моей дружбы съ сосѣдками, онѣ рѣшили объявить голодовку, требуя скорѣйшаго окончанія слѣдствія и личнаго свиданія съ мужьями. Обо всѣхъ деталяхъ голодовки онѣ освѣдомляли насъ ежедневно, и мы, какъ только было въ нашихъ силахъ, старались ихъ морально поддержать. На пятый день слышно было какъ то входилъ къ нимъ въ камеру нѣсколько разъ, а на шестой день обѣ дамы сообщили намъ, что прекращаютъ голодовку, такъ какъ пріѣзжалъ самъ прокуроръ и далъ имъ слово, что все „дѣло“ на дняхъ будетъ закончено, и что всѣ участники будутъ выпущены до суда на свободу. Личное свиданіе съ мужемъ получила только г-жа Балаханова, такъ какъ мужъ г-жи Балкъ, умеръ въ тюремной больницѣ въ психіатрическомъ отдѣленіи.
Вскорѣ обѣихъ дамъ куда то перевели, и спустя годъ послѣ описаннаго эпизода, я встрѣтился съ одной изъ нихъ въ Соловецкомъ концентраціонномъ лагерѣ. Въ хрупкой фигуркѣ, стоявшей почти по колѣно въ жидкой грязи, я съ трудомъ узналъ мою элегантную тюремную сосѣдку. Она работала по разгрузкѣ кирпичей съ баржъ, пришедшихъ на Соловки изъ Кеми. На обтянутомъ сухой, коричневой кожей лицѣ, страдальчески мерцали громадные глаза, въ которыхъ какъ-бы застыли ужасъ и пережитыя мученья. Я самъ таскалъ бревна для ремонта пристани и разговаривать долго было невозможно. Разумѣется, никакого суда по „дѣлу“ нашихъ сосѣдокъ не было. Одна была сослана въ Соловецкій лагерь на пять лѣтъ, а другая въ Сибирь въ Нарымскій край. О мужѣ я не спросилъ, не желая раставлять душевной раны. Нашъ разговоръ прекратился внезапнымъ окрикомъ надзирателя за работами: „Чего разговорился тутъ? Свинца въ затылокъ захотѣлъ?“
Я не хотѣлъ свинца въ затылокъ, и вернулся къ прерванной работѣ…
