организаціи международнаго шпіонажа. Гдѣ матеріалы?“
Отвѣтъ слѣдователя былъ буквально слѣдующій. „Все что нужно — вамъ дано для прочтенія. Остальное васъ не касается“.
Мнѣ ничего другого не оставалось, какъ по заведенному мною обыкновенію, отказаться подписать всю эту ерунду. Послѣ стереотипнаго „какъ вамъ угодно“ Хоттака аккуратно сложилъ бумаги въ портфель и сказалъ мнѣ:
„Ну-съ! Желаю вамъ всего хорошаго. Мы съ вами больше не увидимся. Сегодня васъ переведутъ на облегченный режимъ и вы будете ожидать приговоръ. Надѣюсь, вы не можете упрекнуть насъ въ некорректности по отношенію къ вамъ?
О, эта трогательная забота Чеки о корректности! Больше я Хоттаки не видалъ.
Обманъ, культивируемый Чекой даже въ мелочахъ — это система. Меня перевели на облегченный режимъ 22-го іюня, т. е. черезъ недѣлю, послѣ того какъ мнѣ оффиціально было объявлено, что все слѣдствіе обо мнѣ закончено и что все дѣло направляется въ Москву въ центральную коллегію Чеки. Такимъ образомъ, даже съ точки зрѣнія чекисткой законности меня произвольно держали въ темнотѣ на режимѣ „секретки“ лишнюю недѣлю.
Когда меня вызвали въ камеру отдѣленнаго особаго яруса, я былъ такъ слабъ, что не могъ нести моихъ вещей и съ громаднымъ трудомъ поднялся на третью галлерею. У отдѣленнаго я получилъ обратно мои подтяжки и галстухъ, и, поднявшись въ пятый этажъ, пройдя длинный корридоръ, мы остановилися передъ камерой № 163, такъ называемаго 4-го отдѣленія. Камера была во всемъ тождественна ранѣе мною видѣннымъ, но было очень свѣтло, чисто и я сказалъ бы даже „уютно“, такъ какъ на столикѣ аккуратно накрытомъ бѣлой салфеткой, стояли въ кружкѣ цвѣты, на полкѣ лежалъ элегантный кожанный саквояжъ, а на старательно постланной койкѣ сидѣлъ пожилой, корректно одѣтый господинъ, очень симпатичной внѣшности. Какъ только я вошелъ,
