сульствѣ отнеслись съ сомнѣніемъ къ личности „инженера“ и къ достовѣрности его разсказа.
Къ моей женѣ въ Гельсингфорсѣ, однажды звонилъ по телефону какой то „капитанъ Воронинъ“, якобы сидѣвшій вмѣстѣ со мной въ тюрьмѣ. Онъ сказалъ моей женѣ, что я въ отчаяніи, что жена моя медлитъ съ пріѣздомъ…
Ни инженера Писаревскаго, ни капитана Воронина я не встрѣчалъ ни разу въ своей жизни и поэтому я убѣжденъ, что оба эти лица были подосланы къ моимъ друзьямъ и къ моей женѣ все той же вездѣсущей Чекой.
Въ началѣ іюня, среди ночи меня вызвали изъ камеры. Полагая, что меня ведутъ опять на допросъ, я былъ весьма удивленъ, когда мой провожатый прошелъ мимо обычнаго поворота корридора, ведущаго въ камеры слѣдователей. Мы сдѣлали нѣсколько поворотовъ, и наконецъ оказались передъ дверью, выходившей повидимому, во дворъ. На маленькомъ четырехугольномъ дворикѣ, окруженномъ со всѣхъ сторонъ высокими корпусами тюрьмы, стоялъ закрытый автомобиль, и около него прохаживались два чекиста въ формѣ… Быть выведеннымъ ночью изъ тюремной камеры, не только безъ вещей, но даже и безъ шляпы, и очутиться вмѣсто предполагаемаго допроса на тюремномъ дворѣ у шумящаго моторомъ автомобиля — вполнѣ достаточно, чтобы взволновать и не слабонервнаго человѣка. Еще до тюрьмы я слышалъ неоднократно отъ моихъ русскихъ знакомыхъ, о ночныхъ автомобиляхъ, увозящихъ жертвъ Чеки на мѣсто казни. — Это одна изъ страшныхъ, вѣчныхъ темъ разговора въ совѣтской Россіи.
Нервная спазма противно мнѣ сжала горло, и съ громаднымъ усиліемъ я заставилъ себя произнести: „Куда меня везутъ?“, на что одинъ изъ чекистовъ коротко отвѣтилъ: „Увидите“. Постепенно я овладѣлъ собой и, когда автомобиль остановился, то наружно я былъ настолько спокоенъ, что сказалъ чекисту: „Я забылъ въ камерѣ папиросы. Не можете ли вы дать мнѣ одну папиросу. Купить сейчасъ негдѣ.“ Чекистъ съ любезной готовностью протянулъ мнѣ свой
