гомъ, какъ начало моего согласія принять сдѣланное мнѣ предложеніе.
Какъ можно спокойнѣе, я отодвинулъ листокъ съ текстомъ подписки, говоря: „Позвольте мнѣ идти въ камеру. Я не могу говорить съ вами обо всемъ этомъ. Ваше предложеніе мнѣ совершенно не подходитъ“.
— „Почему? Вы думаете, что мы не настолько богаты, чтобы оплачивать щедро ваши услуги? Ваша супруга пріѣдетъ сюда и вы тогда можетъ быть измѣните ваше мнѣніе“.
Упоминаніе этимъ прохвостомъ о моей женѣ и вся гнусность этого предложенія переполнили чашу моего терпѣнія. Подробностей не помню. Отчетливо помню, что несмотря на мою тогдашнюю слабость, Мессингъ отлетѣлъ отъ меня увлекая за собой легенькій столъ со всѣми документами и чернильницей.
Хоттака размахивалъ револьверомъ и отбросилъ меня толчкомъ на стулъ. Я не удержалъ равновѣсія и полетѣлъ на полъ. Должно быть было много крику и шуму, потому что вся комната наполнилась людьми. Меня прижималъ къ полу какой то военный, а за ноги держала одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя дежурятъ въ корридорахъ для сопровожденія заключенныхъ въ камеры.
Когда меня подняли, Хоттака все еще размахивалъ револьверомъ, а Мессингъ, зеленый отъ злости крикнулъ:
„Увести этого! Я на васъ прикажу сумашесшедшую рубашку надѣть. Вы — сумасшедшій дегенератъ. Я васъ сокращу!
Едва я отдышался въ камерѣ и началъ впотьмахъ прикладывать компрессъ изъ носового платка къ вывихнутому большому пальцу лѣвой руки, какъ въ камеру вошелъ начальникъ тюрьмы, фельдшеръ, докторъ и два надзирателя. Прекрасно помню, что докторъ и фельшеръ все время жались къ дверямъ и подошли ко мнѣ, когда начальникъ тюрьмы крикнулъ: „Да, идите же къ нему ближе и осмотрите его!“
Я держалъ себя совершенно спокойно и былъ такъ слабъ, что долженъ былъ сѣсть на койку. Фельдшеръ перевязалъ мнѣ палецъ и далъ мнѣ валеріановыхъ капель.
