Въ моемъ одиночествѣ я наконецъ потерялъ счетъ днямъ. Если бы моменты дня не отличались очередными выдачами хлѣба, то нельзя было бы отличить дня отъ ночи.
Должно быть на дворѣ была уже полная весна, такъ какъ стѣны моей камеры не покрывались больше инеемъ и было настолько тепло, что я могъ спать раздѣтымъ, укрываясь лишь одѣяломъ.
Одиночество и могильная тишина сперва невыносимы. Но постепенно съ этимъ свыкаешься и всецѣло погружаешься въ міръ фантазіи и воспоминаній. Можно часами лежать на койкѣ, совершенно забывъ объ окружающемъ и минуту за минутой перебирать всю свою прошлую жизнь. Встаютъ передъ глазами, какъ живые, образы прошлаго, которые, казалось бы, давнымъ давно умерли въ памяти и о которыхъ въ сутолкѣ повседневной жизни я никогда не вспоминалъ. Мельчайшія, самыя незначительныя событія прошлой моей жизни здѣсь въ тишинѣ одинокого раздумья и созерцанія, вдругъ пріобрѣли неожиданно для меня громадное значеніе. Отдѣленный отъ этихъ событій рядомъ долгихъ лѣтъ, я начиналъ видѣть ихъ въ совершенно другомъ освѣщеніи. Тотъ, кто испыталъ длительное одиночество, когда считаешь себя заживо погребеннымъ и когда ни тѣло, ни мысли въ силу обстоятельствъ, не отвлекаются никакими заботами, тотъ знаетъ неисчерпаемую глубину внутренняго созерцанія.
Какая нибудь незначительная деталь въ событіяхъ нашей жизни, пустая фраза, даже жестъ, оказываются предопредѣлившими все дальнѣйшее теченіе жизни.
Чѣмъ больше я физически слабѣлъ, тѣмъ легче переносилось одиночество и, какъ это ни парадоксально, тѣмъ меньше я чувствовалъ физическія лишенія.
Все это время, можно сказать, промелькнуло, и когда меня вновь вызвали на допросъ въ кабинетъ начальника тюрьмы, я съ удивленіемъ увидѣлъ на стѣнномъ календарѣ: „27-е мая“.
Изъ большого овальнаго зеркала на меня смотрѣлъ утомленный, истощенный человѣкъ съ безпо-
