будетъ легче отвѣчать вамъ, у меня начинаются боли въ почкахъ.“
Ходя по комнатѣ отъ окна къ дверямъ, я парировалъ вопросы слѣдователя. Остановившись около окна, я мелькомъ взглянулъ на виднѣвшуюся внизу улицу освѣщенную электрическимъ фонаремъ. Было вѣроятно часа 4 утра и свѣтъ фонаря сливался съ раннимъ весеннимъ разсвѣтомъ. Невольно я задумался и, вѣроятно, не разслышалъ вопроса слѣдователя, такъ какъ изъ моего раздумья меня вывелъ его очень рѣзкій окрикъ. Этотъ окрикъ, боль въ почкахъ, дурацкіе вопросы слѣдователя вывели меня изъ моего обычнаго спокойствія. Не помня себя отъ раздраженія, топая ногами и стуча кулакомъ по столу, я высказалъ, вѣроятно, въ очень рѣшительныхъ выраженіяхъ мое мнѣніе объ Илларіоновѣ и его начальникахъ. Илларіоновъ сперва какъ будто ошалѣлъ при видѣ моей внезапной вспышки. Потомъ придвигая къ себѣ чернильницу онъ сказалъ: „Вы меня не поняли. Я и не думалъ на васъ кричать. Вы вотъ все время сыплете пепелъ вашей папиросы въ мою чернильницу и не даете возможности мнѣ писать“…
Оказывается, я въ пылу раздраженія все время стуча одной рукой по столу, другой сбрасывалъ совершенно машинально пепелъ моей папиросы въ чернильницу слѣдователя.
Изъ моихъ неоднократныхъ бесѣдъ съ разными слѣдователями Чеки я вынесъ впечатлѣніе, что на этихъ полукультурныхъ людей несомнѣнно дѣйствуетъ корректныя, спокойныя манеры въ соединеніи съ твердостью и рѣшительностью.
Я неоднократно бывалъ свидѣтелемъ, какъ недопустимо грубо обращались слѣдователи съ заключенными совѣтскими гражданами и въ особенности съ евреями. Разбитыя въ кровь физіономіи, выбитыя стволомъ револьвера зубы, площадная брань, — заурядныя явленія при допросахъ, и если бы я своими собственными глазами не видѣлъ изувѣченныхъ до неузнаваимости заключенныхъ, возвращавшихся съ допроса, то я никогда не повѣрилъ бы ихъ разсказамъ, настолько это противорѣчило тому, что я лично испытывалъ. Я не могу и не хочу дѣлать обобщеній, но нужно правду сказать, что тѣ евреи и тѣ совѣтскіе
