общими фразами, такъ какъ не терплю совѣтовъ и соболѣзнованій отъ случайныхъ знакомыхъ.
Наступилъ конецъ третьей недѣли моего тюремнаго стажа и въ третій разъ меня вызвали получить передачу.
По обыкновенію все присланное было перевернуто, разрѣзано и обслѣдовано отдѣленнымъ начальникомъ до мельчайшихъ деталей. Весь этотъ осмотръ передачи отдѣленнымъ носитъ ужасно неаппетитный характеръ: грязными пальцами онъ роется въ каждомъ пирожкѣ, этими же пальцами попутно вытираетъ носъ и сейчасъ же опять принимается за изслѣдованіе ветчины, котлетъ. Тѣмъ же ножемъ, которымъ онъ разрѣзаетъ на мелкіе куски мыло, онъ разрѣзаетъ булки, масло, птицу, мясо.
Не успѣлъ я привести все принесенное, въ относительный порядокъ и угостить моихъ сожителей, какъ меня вызвали: „Гражданинъ Седергольмъ, съ вещами“.
Быстро собравшись, нагруженный вещами, я вышелъ изъ камеры, на галлерею. Дверь захлопнулась, навѣки разъединивъ меня съ моими случайными сожителями. Меня повели куда то внизъ, и вдругъ, къ моему ужасу, мы остановились передъ камерой № 24.
Опять секретка.
Камера № 24 ничѣмъ не отличалась отъ предыдущихъ. Было довольно грязно, такъ какъ, вѣроятно по заведенному обыкновенію, окно камеры закрывали досками, и темнота не особенно располагаетъ къ тщательной уборкѣ. Мои догадки подтвердились, и не прошло даже часа, какъ свѣтлый четырехугольникъ окна сталъ уменьшаться, и наконецъ камера погрузилась въ полную темноту. Какъ и въ первый разъ, у лѣваго края окна доска прилегала не плотно, и узкая полоска свѣта чуть чуть освѣщала лѣвую стѣнку оконной амбразуры.
Съ невольной ироніей я сравнилъ мои теперешнія ощущенія съ тѣми, что я испыталъ въ первый разъ, когда попалъ въ секретку. Тогда меня все поражало и повергало въ отчаяніе. Теперь — умудренный уже тюремнымъ опытомъ, я только ожесточилси, и
