Я не пошелъ на эти чествованія, такъ какъ всегда былъ противникомъ революціонной позы и саморекламы. Наличность скромности не является недостаткомъ у Троцкаго, который для рекламированія себя готовъ рѣшительно на все. У меня отъ встрѣчъ съ Троцкимъ и наблюденій надъ нимъ осталось впечатлѣніе самое тягостное въ смыслѣ полной безпринципности и готовности на все въ интересахъ самовозвеличенія.
Уѣхалъ я изъ Америки въ пору крикливыхъ выступленій г. Троцкаго. Правда, шумъ объ его пріѣздѣ поднялся только въ русской эмигрантской печати, и пресса американская, если не считать листковъ германизированныхъ, о немъ просто не говорила. Не знаю, привлекъ ли онъ въ дальнѣйшемъ вниманіе американской печати, и приняли ли американскіе соціалисты его также помпезно въ свою среду, какъ шумно хотѣлъ онъ вступить туда.
Уѣхалъ я оттуда, оставивъ политическаго крикуна продолжать свою шумную авантюру.
Съ радостнымъ чувствомъ садился я на пароходъ въ Нью-Іоркѣ для отправленія въ Европу.
Правда, за семь мѣсяцевъ пребыванія въ Соединенныхъ Штатахъ я пріобрѣлъ тамъ друзей, но, вѣдь, я ѣхалъ на родину, отъ которой насильственно былъ оторванъ въ самое трагическое время ея жизни, тогда, когда я могъ бы быть ей полезенъ.
Понятенъ, поэтому, мой восторгъ, когда пароходъ уже двинулся и возврата не было.
Глядя на толпу друзей, провожавшихъ и меня и другихъ, уѣзжавшихъ въ далекіе края, я стоялъ какъ зачарованный и не сводилъ глазъ съ берега даже тогда, когда отдѣльныя лица нельзя было уже различать.
“Прощай Нью-Іоркъ. Прощай тотъ край, гдѣ проведено нѣсколько бурныхъ мѣсяцевъ въ постоянномъ общеніи съ самыми разнообразными людьми, и гдѣ мнѣ не дали умереть съ голоду, несмотря на то, что оффиціальная Россія дѣлала все, чтобы лишить меня средствъ къ жизни. Когда еще удастся попасть на эти гостепріимные берега?”
“Вы, кажется, Оберучевъ?”—слышу я возлѣ себя женскій голосъ.
