скученъ и недоказателенъ. Цитатами изъ газетъ разныхъ странъ онъ стремился доказать, что патріотическое настроеніе среди соціалистовъ всѣхъ странъ падаетъ и растетъ зато настроеніе интернаціоналистическое. Доказать этого ему не удалось, но суть то дѣла не въ томъ. Какъ симплификаторъ, онъ совершенно не могъ понять того, что могли быть соціалисты, стоящіе на интернаціоналистической точкѣ зрѣнія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могущіе же считаться съ фактомъ войны и запутанности вопроса объ отношеніи къ ней съ точки зрѣнія обороны страны, находящейся въ опасности. Онъ какъ то совершенно не касался вопроса о томъ, что на собраніяхъ интернаціонала вопросъ объ оборонѣ родной страны затрагивался не разъ и ни разу не былъ разрѣшенъ въ отрицательномъ смыслѣ. Наоборотъ, въ программахъ всѣхъ соціалистическихъ партій стоялъ пунктъ объ организаціи милиціи для обороны страны.
Ограниченный кругозоръ, отсутствіе гибкости и прямолинейность, доходящая до крайности, и вмѣстѣ съ тѣмъ отсутствіе порыва, способнаго васъ увлечь,—таковы черты Ленина, какъ онъ представляется мнѣ по его докладамъ и литературнымъ выступленіямъ.
Не таковъ Троцкій. Это человѣкъ весьма гибкаго ума, ловкій и искуссный полемистъ, легко отвѣчающій, правда, иногда въ чрезмѣрной грубой формѣ, своему оппоненту. Его доклады, если не бывали глубоки по содержанію, то по формѣ они обыкновенно блестящи. Онъ не былъ въ сужденіяхъ своихъ столь прямолинейнымъ, какъ Ленинъ, и въ то время, когда я былъ въ Швейцаріи, а затѣмъ въ Парижѣ, онъ не былъ еще большевикомъ. Правда, въ качествѣ меньшевика-интернаціоналиста и руководителя издававшейся въ Парижѣ газеты “Наше Слово”, онъ занималъ позицію, приближавшуюся къ теченію большевистскому настолько, что его партійнымъ единомышленникамъ, съ которыми онъ былъ вмѣстѣ въ Организаціонномъ Комитетѣ, приходилось выступать не разъ противъ него, даже на страницахъ редактировавшагося имъ же органа. Вспомнимъ хотя бы полемику его съ Мартовымъ, не перечисляя всѣхъ несогласномыслящихъ. Повторяю, онъ не былъ въ то время большевикомъ, но несомнѣнно склонялся къ нему по мѣрѣ того, какъ на пути его публицистической дѣятельности въ Парижѣ французское правительство ставило препятствія.
Но даже тогда, когда онъ пріѣхалъ въ Америку, послѣ высылки изъ Франціи, онъ не былъ еще большевикомъ, хотя склонность его къ этому теченію проявилась уже сильно, и обольшевиченіе его происходило тамъ, не безъ вліянія болѣе молодыхъ и менѣе замѣтныхъ товарищей.
