Часов в восемь с половиной Майданов, сидя за столом, стал дремать.
— Идите спать, — сказал я ему.
— Нельзя, — ответил он.
— Почему? — спросил я опять.
— Надо в девять часов произвести метеорологические наблюдения.
Он зажег фонарик, слова сел на свое место и стал поглядывать на часы. Когда было без пяти минут девять, я сказал, что теперь можно производить наблюдения.
— Нет, — отвечал он, — надо минута в минуту.
Затем он оделся и вышел на двор. Я видел его через окно, как он остановился перед метеорологической будкой с часами в руках и ждал, когда минутная и секундная стрелки укажут ровно девять. У него был вид человека, который исполняет чрезвычайно важное и ответственное дело, в котором ничтожное нарушение во времени может привести к весьма серьезным последствиям.
Покончив с наблюдениями, смотритель маяка лег спать, но зачем-то позвал меня к себе. Войдя в его «каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как каюта. В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин с водой и стакан стояли в гнездах, как на кораблях. Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к полу, тут же висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал в кровати одетый и в сапогах.
— Почему вы не разденетесь? — спросил я его.
— Что вы! Что вы! — отвечал он торопливо, как бы испугавшись чего-то. — Нельзя! Никак нельзя!
— Почему? — спросил я.
— А вдруг судно покажется, — ответил он, садясь в койке.
— Ну, так что же,— сказал я ему. — Пусть себе идет мимо.
— Нет, нельзя, — ответил Майданрв. — Если раздеваться, то какая же это служба будет. У нас бывало на корвете только ляжешь и закроешь глаза, как кричат: «Боцмана наверх». Где тут раздеваться и одеваться!
Я понял, ему непременно хотелось придать своей службе серьезное значение. Он считал себя часовым на посту. В этом был весь смысл его жизни. Это сознание важности