щаго камертона не абсолютно непрерывно, но квантами. Конечно, при акустическихъ колебаніяхъ, вслѣдствіе ихъ сравнительно малой частоты, кванты энергіи чрезвычайно малы; напримѣръ, при тонѣ „la“ онѣ составляютъ лишь около трехъ квадрилліонныхъ частей единицы работы въ абсолютныхъ механическихъ мѣрахъ. Практически гипотеза квантъ оставляетъ поэтому безъ измѣненія обыкновенную теорію упругости; вѣдь мирится же эта послѣдняя съ вполнѣ аналогичнымъ обстоятельствомъ, — а именно, съ тѣмъ, что она разсматриваетъ матерію, какъ вполнѣ непрерывную, тогда какъ, точно говоря, она имѣетъ атомистическое строеніе, т. е. состоитъ изъ квантъ. Но съ принципіальной точки зрѣнія эта новая гипотеза знаменуетъ собой очевидный для всякаго переворотъ. И хотя природа динамическихъ квантъ пока еще представляется довольно загадочной, но извѣстные уже нынѣ факты почти не позволяютъ сомнѣваться въ ихъ существованіи въ той или иной формѣ. Въ самомъ дѣлѣ, не можетъ не существовать то, что можетъ быть измѣрено.
Такъ физическая картина міра въ свѣтѣ новѣйшаго изслѣдованія постепенно открываетъ намъ все болѣе тѣсную связь своихъ отдѣльныхъ чертъ и вмѣстѣ своеобразное ихъ строеніе, тогда какъ прежде тонкія детали были недоступны и оставались скрытыми для нашихъ глазъ, недостаточно еще изощренныхъ. Однако, можно все-таки спросить, даютъ ли эти успѣхи что-нибудь существенное для удовлетворенія нашего стремленія къ знанію? Приближаетъ ли насъ утонченная картина міра хотя бы на одинъ шагъ къ пониманію самой природы? Этотъ принципіальный вопросъ относится къ тѣмъ, которые были передуманы человѣчествомъ безчисленное множество разъ, и если мы здѣсь остановимся на немъ, то не для того, чтобы сказать что-нибудь существенно новое, а просто потому, что еще и теперь взгляды по этому вопросу рѣзко расходятся, а съ другой стороны, опредѣлить свое отношеніе къ нему необходимо для всякаго, кто глубже интересуется цѣлями науки.
Тридцать пять дѣтъ тому назадъ Германъ фонъ-Гельмгольцъ доказывалъ, что наши воспріятія никогда не могутъ намъ дать изображенія внѣшняго міра, а самое большее — лишь указанія для его воспроизведенія въ нашемъ сознаніи. Дѣйствительно, нѣтъ никакого основанія допускать какое-нибудь сходство между своеобразнымъ внѣшнимъ дѣйствіемъ и вызваннымъ черезъ него своеобразнымъ ощущеніемъ: всѣ вырабатываемыя нами представленія о внѣшнемъ мірѣ, въ сущности, являются лишь какъ бы отраженіемъ нашихъ собственныхъ ощущеній. Спрашивается, имѣетъ ли какой-нибудь смыслъ противоставить нашему самосознанію отличную отъ него „вещь въ себѣ“? Не представляютъ ли собой, напротивъ, всѣ такъ называемые законы природы, въ сущности, лишь болѣе или менѣе цѣлесообразныя правила, посредствомъ которыхъ мы охватываемъ и выражаемъ потокъ нашихъ ощущеній во времени возможно точнѣе и удобнѣе? — Если бы это было такъ, то оказалось бы, что не только обыкновенный здравый смыслъ, но и точное изслѣдованіе природы вѣчно находились въ коренномъ заблужденіи. Нельзя, въ самомъ дѣлѣ, отрицать, что весь ходъ развитія физическаго познанія до настоящаго времени стремился
щего камертона не абсолютно непрерывно, но квантами. Конечно, при акустических колебаниях, вследствие их сравнительно малой частоты, кванты энергии чрезвычайно малы; например, при тоне «ля» они составляют лишь около трех квадрилльонных частей единицы работы в абсолютных механических мерах. Практически гипотеза квантов оставляет поэтому без изменения обыкновенную теорию упругости; ведь мирится же эта последняя с вполне аналогичным обстоятельством, — а именно, с тем, что она рассматривает материю как вполне непрерывную, тогда как, точно говоря, она имеет атомистическое строение, то есть состоит из квантов. Но с принципиальной точки зрения эта новая гипотеза знаменует собой очевидный для всякого переворот. И хотя природа динамических квантов пока еще представляется довольно загадочной, но известные уже ныне факты почти не позволяют сомневаться в их существовании в той или иной форме. В самом деле, не может не существовать то, что может быть измерено.
Так физическая картина мира в свете новейшего исследования постепенно открывает нам все более тесную связь своих отдельных черт и вместе своеобразное их строение, тогда как прежде тонкие детали были недоступны и оставались скрытыми для наших глаз, недостаточно еще изощренных. Однако, можно все-таки спросить, дают ли эти успехи что-нибудь существенное для удовлетворения нашего стремления к знанию? Приближает ли нас утонченная картина мира хотя бы на один шаг к пониманию самой природы? Этот принципиальный вопрос относится к тем, которые были передуманы человечеством бесчисленное множество раз, и если мы здесь остановимся на нем, то не для того, чтобы сказать что-нибудь существенно новое, а просто потому, что еще и теперь взгляды по этому вопросу резко расходятся, а с другой стороны, определить свое отношение к нему необходимо для всякого, кто глубже интересуется целями науки.
Тридцать пять дет тому назад Герман фон Гельмгольц доказывал, что наши восприятия никогда не могут нам дать изображения внешнего мира, а самое большее — лишь указания для его воспроизведения в нашем сознании. Действительно, нет никакого основания допускать какое-нибудь сходство между своеобразным внешним действием и вызванным через него своеобразным ощущением: все вырабатываемые нами представления о внешнем мире, в сущности, являются лишь как бы отражением наших собственных ощущений. Спрашивается, имеет ли какой-нибудь смысл противопоставить нашему самосознанию отличную от него «вещь в себе»? Не представляют ли собой, напротив, все так называемые законы природы, в сущности, лишь более или менее целесообразные правила, посредством которых мы охватываем и выражаем поток наших ощущений во времени возможно точнее и удобнее? Если бы это было так, то оказалось бы, что не только обыкновенный здравый смысл, но и точное исследование природы вечно находились в коренном заблуждении. Нельзя, в самом деле, отрицать, что весь ход развития физического познания до настоящего времени стремился
