моя рука! Я обѣщаю, а одинъ человѣкъ — одно слово!“
„Одно слово—одна тѣнь!“ сказала тѣнь, ибо такъ она вѣдь должна была говорить.
Впрочемъ было дѣйствительно удивительно, какъ совершенно она была человѣкомъ. Черное ея платье было изъ самой лучшей матеріи, къ тому же она носила изящные сапоги и шляпу, которую можно было сдавливать, такъ что видны были только крышки и поля, не говоря уже объ извѣстныхъ намъ печатяхъ, золотой цѣпи и кольцахъ съ алмазами. Да, тѣнь была очень хорошо одѣта, и это болѣе всего дѣлала ее человѣкомъ.
„Теперь я разскажу!“ сказала тѣнь, и при этомъ она поставила свои ноги съ изящными сапогами сильно надавливая на новую тѣнь, которая лежала какъ собака у ногъ ученаго; это было сдѣлано изъ гордости, или, можетъ быть, она хотѣла привязать тѣнь къ себѣ. Лежащая тѣнь однако держала себя тихо и спокойно, чтобы имѣть возможность хорошо слушать; она вѣроятно тоже хотѣла знать, какъ ей можно было-бы освободиться и сдѣлаться собственнымъ господиномъ.
„Знаете-ли вы, кто жилъ въ домѣ насупротивъ насъ?“ спросила тѣнь. „Это было самое прекрасное, это была поэзія! Я оставался тамъ три недѣли, а это то-же самое, что жить три тысячи лѣтъ и прочесть всѣ сочиненія поэтическія и ученыя,— такъ я говорю, и это правда. Я все видѣлъ и все знаю!“.
„Поэзія!“ воскликнулъ ученый, „да, да, она живетъ отшельницей въ большихъ городахъ! Поэзія!
моя рука! Я обещаю, а один человек — одно слово!“
„Одно слово—одна тень!“ сказала тень, ибо так она ведь должна была говорить.
Впрочем было действительно удивительно, как совершенно она была человеком. Чёрное её платье было из самой лучшей материи, к тому же она носила изящные сапоги и шляпу, которую можно было сдавливать, так что видны были только крышки и поля, не говоря уже об известных нам печатях, золотой цепи и кольцах с алмазами. Да, тень была очень хорошо одета, и это более всего делала её человеком.
„Теперь я расскажу!“ сказала тень, и при этом она поставила свои ноги с изящными сапогами сильно надавливая на новую тень, которая лежала как собака у ног учёного; это было сделано из гордости, или, может быть, она хотела привязать тень к себе. Лежащая тень однако держала себя тихо и спокойно, чтобы иметь возможность хорошо слушать; она вероятно тоже хотела знать, как ей можно было бы освободиться и сделаться собственным господином.
„Знаете ли вы, кто жил в доме насупротив нас?“ спросила тень. „Это было самое прекрасное, это была поэзия! Я оставался там три недели, а это то же самое, что жить три тысячи лет и прочесть все сочинения поэтические и учёные,— так я говорю, и это правда. Я всё видел и всё знаю!“.
„Поэзия!“ воскликнул учёный, „да, да, она живёт отшельницей в больших городах! Поэзия!
