первоначально принялись за хлѣбное, а потомъ пустились и въ грабежъ; въ пьяномъ видѣ они забирали нужное и не нужное; грабили и истребляли. Имъ послѣдовала оставшаяся въ Москвѣ сволочь. Порядочныхъ людей было мало, а хозяевъ почти вовсе не было. Видя такое неистовство, особенно когда французы коснулись церквей, стоило только какому-нибудь пьяному мужику сказать:—«Давайте, братцы, жечь, чтобы не доставалось французу!…»—и Москва запылала. Всѣ были въ какомъ-то чаду и опьяненіи. Вѣрно ни одинъ хозяинъ не зажегъ собственнаго дома, а жечь чужое, чтобы только не доставалось французу, стоило небольшаго труда. Есть пословица: «Москва отъ копѣечной свѣчи сгорѣла»; такъ и тутъ, но моему мнѣнію, Москва загорѣлась отъ какого-нибудь слова пьянаго мужика.
Когда стало вечерѣть, то на небѣ началъ обозначаться дымъ, а когда стемнѣло, то, въ сторонѣ отъ Москвы, огромное пространство горизонта покрылось заревомъ. Зарево переливалось съ густымъ дымомъ, обозначалось даже пламя. Такъ продолжалось до самаго расвѣта. Начали говорить, что это не случайный пожаръ, но что Москву жгутъ французы нарочно. Говорили о томъ, что будетъ съ Россіей и что насъ ожидаетъ. Исчисляли огромныя потери, понесенныя нами подъ Бородинымъ, хотя мы тамъ и устояли. Нѣкоторые сердились на фельдмаршала за то, что онъ отдалъ Москву безъ сраженія. Большая часть были того мнѣнія, что хотя французы понесли такую же потерю подъ Бородинымъ, какъ и мы, а вѣроятно и больше,—но все же они гораздо многочисленнѣе насъ, а потому и трудно было бы намъ устоять подъ Москвой: всѣ бы тамъ полегли, но дѣлу не помогли. Теперь же что будетъ съ нами и куда насъ поведутъ: на Рязань ли, на Казань, или прямо въ Сибирь? Когда французамъ вздумается остаться бражничать въ Москвѣ, то мы будемъ погибать на бивуакахъ; а когда они пойдутъ за нами, то бу-
