ко штофовъ съ водкой. Штофы бились, осколки стекла звенѣли и изъ полы шинели струилась водка. Его вскорѣ окружили и принялись пить прямо изъ штофовъ, передавая ихъ изъ рукъ въ руки. Замѣтилъ я также одного пѣхотнаго солдата небольшаго роста съ подвязанною рукой, но вертляваго. Онъ горячо спорилъ съ стоявшимъ на костылѣ кавалерійскимъ солдатомъ, увалистымъ малороссомъ. Я только могъ разобрать, что его упрекалъ пѣхотинецъ.—«Вы,—говорилъ онъ,—конница, не по правдѣ дѣйствуете и вы давите пѣхоту!…» И такъ какъ тутъ было больше пѣхотинцевъ и поддерживали пѣхоту, то и побѣда осталась на ихъ сторонѣ, а кавалеристъ неловко огрызался. Пѣхотинецъ, вѣроятно, замѣтивъ меня на повозкѣ въ артиллерійской фуражкѣ и деньщиковъ въ такихъ же шинеляхъ, подхватилъ:—«Вотъ ужь артиллеристы, такъ дай Богъ имъ здоровья! Настоящіе наши защитники!…» Тутъ и другіе подхватили:—«Что правда, то правда». Вообще въ это время, какъ пѣхота, такъ и кавалерія оказывали артиллеристамъ особенное расположеніе.
Не скоро возвратившись, поручикъ сказалъ, что казармы набиты ранеными офицерами и солдатами,—вездѣ суматоха, что онъ нигдѣ не могъ добиться толку, и мы задумались: что намъ дѣлать? Въ это время подошелъ къ намъ не молодой уже, высокаго роста офицеръ гарнизонной артиллеріи. Онъ мнѣ показался порядочно подпившимъ.—«О чемъ вы, господа, задумались?» спросилъ онъ. Поручикъ объяснилъ, что не знаетъ, гдѣ остановиться, вездѣ все занято.—«Сдѣлайте одолженіе, пожалуйте ко мнѣ; у меня будетъ довольно мѣста для васъ; помѣщу и вашу лошадку, и сѣна дамъ»… И онъ потащилъ насъ къ себѣ, въ большой трехъ-этажный корпусъ съ окошками на площадь. По лѣстницамъ и корридорамъ на третій этажъ меня почти несли деньщики и самъ офицеръ. Онъ заботился и кричалъ, чтобы несли осторожнѣе. Когда меня тащили туда по корридору, изъ внутрен-
