залъ, указывая въ открытую лазейку бивуака: «Смотрите, видите ли вы тамъ, на небѣ, большую звѣзду? Когда меня убьютъ, я желалъ бы, чтобы душа моя переселилась туда.» Этотъ офицеръ дѣйствительно былъ убитъ, но тамъ ли его душа?… Однакожь по настоящее время, какъ только взгляну на крайнюю звѣзду Большой Медвѣдицы, я вспоминаю о своемъ юномъ сослуживцѣ. Я доказывалъ, что въ сраженіи обыкновенно изъ десяти убиваютъ одного, а ранятъ двоихъ; слѣдовательно, изъ насъ шестерыхъ долженъ быть убитымъ одинъ или ни одного, а раненъ будетъ кто-нибудь непремѣнно. «И неужели я именно тотъ десятый, который долженъ быть убитымъ?» говорили иные. Всѣ мы были люди молодые, я-же моложе всѣхъ. Одинъ только штабсъ-капитанъ былъ старше насъ. Этотъ добрый, благородный человѣкъ служилъ въ прусской и турецкой кампаніяхъ и только въ двѣнадцатомъ году былъ переведенъ къ намъ въ роту. Онъ сказалъ: «Полно вамъ разсуждать.... молитесь Богу, да спите, а тамъ Его святая воля.» И мы, хотя были и не безъ грѣшковъ, однакожь славно заснули, какъ говорится, сномъ праведниковъ.
25-го числа, рано утромъ, слышно было нѣсколько выстрѣловъ на лѣвомъ флангѣ, но весь день прошелъ покойно, по крайней мѣрѣ для насъ. Послѣ обѣда мнѣ пришлось ѣхать на фуражировку; для людей же нашихъ сухарей и говядины было довольно. Въ это время носили по бивуакамъ икону Смоленской Божіей Матери. Въ продолженіи трехъ или четырехъ дней нашей стоянки подъ Бородиномъ, фуражъ былъ подобранъ по ближайшимъ деревнямъ и мнѣ нужно было ѣхать, кажется, верстъ за десять. По дорогѣ, искавши фуража, заходилъ я въ нѣкоторые помѣщичьи дома. Всѣ они были пусты и опустошены подъ всеобщимъ предлогомъ—не доставайся французамъ. Возвратился я изъ фуражировки около полуночи, засталъ всѣхъ спящими, закусилъ на скорую руку, тоже залегъ спать и спалъ богатырскимъ
