ва и тому подобныя книги. Въ дѣтствѣ особенно сильное впечатлѣніе производила на меня книга: «Троянская брань», гдѣ Гекторъ въ одинъ день собственною рукой убивалъ грековъ тысячами. Слыша про храбрость французскихъ войскъ, я думалъ, что будутъ драться не только штыками, но прикладами, руками и зубами. Здѣсь же только стрѣляли и подавались взадъ или впередъ. Не было съ нашей стороны ни кавалерійскихъ аттакъ, ни рукопашныхъ схватокъ; только свистѣли пули, визжали ядра и особенно непріятенъ былъ неправильный визгъ гранатныхъ осколковъ.
Вообще военные писатели, даже и новѣйшіе, пишутъ такъ о военныхъ дѣйствіяхъ, что, читая ихъ, дѣлается страшнѣе, чѣмъ на самомъ дѣлѣ бываетъ. Природа человѣка имѣетъ свои предѣлы: отъ излишней боли—люди лишаются чувствъ, отъ сильнаго страха—падаютъ въ обморокъ; а тутъ не было ничего подобнаго; можетъ-быть у кого нибудь и стучали зубы, но это трудно было замѣтить. Къ тому же боязнь показать себя трусомъ передъ другими заглушала страхъ. Въ первый разъ видѣнные мною плѣнные французы показались мнѣ грозными; потомъ плѣнные подъ Витебскомъ и въ другихъ мѣстахъ смотрѣли уже скромно, а подъ Смоленскомъ и того скромнѣе. Первую аттаку французы повели какъ будто нерѣшительно, во вторую аттаку предъ вечеромъ, надо сказать правду, бросались быстро и живо и оттѣснили нашихъ къ стѣнѣ и рѣкѣ, но, дошедши до оврага, остановились, какъ одурѣлые, не двигаясь ни назадъ, ни впередъ. Огонь нашей пѣхоты былъ живой и быстрый, и такъ какъ наша артиллерія стрѣляла еще картечью съ двухъ сторонъ, то уронъ ихъ здѣсь вѣроятно былъ огромный.
Наступила ночь, сраженіе прекратилось, городъ пылалъ и освѣщалъ окрестности. Ротный командиръ, бывшій съ нами почти все время, уѣхалъ къ другимъ орудіямъ. Орудія зарядили картечью, часовыхъ поставили съ заженными пальни-
