ствовалъ, но пользовался всеобщимъ къ нему расположеніемъ.
Не могу объяснить, по какому поводу, но всѣ эти обвиненія относили къ генералу Бенигсену. «Онъ, говорили, самъ вызвался на это дѣло, ему поручено было выполненіе его, и онъ такъ худо распорядился......» Съ этого времени обнаружилось въ арміи явное нерасположеніе къ Бенигсену. Припоминали его командованіе въ Прусской кампаніи. Въ ней вычисляли только его ошибки, а дѣла хорошія забывали. Припоминали, когда армія холодная и голодная тащилась, утопая въ грязи, а онъ объѣзжалъ ее въ коляскѣ, развалившись на подушкахъ, и объ арміи нисколько не заботился. Нѣкоторые возражали, что Бенигсенъ былъ такого характера, что мало думалъ и собственно о себѣ: ѣлъ то, что ему подавали, надѣвалъ тоже. На это говорили: «о себѣ, пожалуй, не думай,—на то добрая воля,—а о ввѣренныхъ людяхъ долженъ заботиться». Вообще, когда кто-либо изъ значительныхъ генераловъ особенно гдѣ-нибудь отличится, то вспоминали прежнія его такія же дѣла и поступки; когда же потерпитъ неудачу, то вычисляли всѣ прежнія неудачи. Такъ случилось и съ Бенигсеномъ.
При арміи находился какой-то англичанинъ, высокаго роста, съ большимъ краснымъ носомъ и такимъ же краснымъ, угреватымъ лицомъ. Говорили, что это англійскій коммисаръ Вильсонъ. Этотъ англичанинъ, какъ стало впослѣдствіи извѣстно, интриговалъ противъ фельдмаршала и вмѣстѣ съ генераломъ Бенигсеномъ, при всякомъ случаѣ, осуждалъ его за осторожность и медленность дѣйствій. Имъ, какъ иностранцамъ, видно, не жаль было русской крови, за то ихъ и не любили.
Всѣ эти и подобныя имъ сужденія и разсужденія принадлежали старшимъ какъ штабъ, такъ и оберъ-офицерамъ; мы
