Солдаты, какъ пѣхотные, такъ и наши, снимали съ французовъ мундиры, а больше интересовались сапогами. Въ одномъ мѣстѣ лежалъ большаго роста кавалеристъ; голова у него была разбита, такъ что мозгъ былъ снаружи, но онъ еще дышалъ и хрипѣлъ. Несмотря на то, два солдата держали его подъ руки, а другіе тянули съ него сапоги. Еще обратилъ на себя мое вниманіе видный и красивый мущина, въ одной только очень тонкой и чистой рубашкѣ, которую еще не успѣли съ него снять. Примѣтно было, что это какой-нибудь значительный офицеръ. Доктора осматривали и перевязывали раненыхъ какъ своихъ, такъ и французовъ, а нѣсколько священниковь исповѣдывали. Солдаты, доставъ шанцевыя лопаты, копали не глубокія ямы и складывали туда убитыхъ. Стояли мы тутъ, пока время начало склоняться къ вечеру. Выстрѣлы далеко отдавались впереди, а потомъ затихли. Преслѣдовавшія французовъ войска начали возвращаться. Отъ артиллеріи потребовали нѣсколько лошадей, чтобы забрать, отбитые у французовъ, зарядные ящики; такъ какъ ихъ не могли увезти всѣ, то остальные, собравъ въ кучу, зажгли, и они съ трескомъ взлетѣли на воздухъ.
Почти смерклось, когда приказано было идти назадъ въ лагерь. Подошли мы къ топкому ручью; пѣхота перешла и пошла прямо, а мы, не рѣшившись въ темнотѣ переправляться, вздумали обходить; шли не по дорогѣ, потеряли направленіе, пришли къ какому-то оврагу и долго отыскивали мѣсто, гдѣ бы переправиться. Случайно попали на тропинку и по ней уже шли наугадъ, и, однакожь, такъ счастливо, что прямо пришли къ Тарутину, хотя и очень поздно. Въ этомъ дѣлѣ нашей ротѣ, да и всему нашему корпусу не удалось сдѣлать ни одного выстрѣла.
Отдохнувши, на другой день собрались и разсуждали о вчерашнемъ сраженіи. Побѣда, повидимому, была полная:
