бодилъ батюшку. У батюшки уже и хмѣль прошелъ и онъ разсказалъ мужику всю правду. Мужикъ подошелъ къ батюшкѣ подъ благословеніе, а съ медвѣдя снялъ шкуру.
Всѣ сказки были у него въ подобномъ родѣ. Этихъ сказокъ у него былъ, кажется, неисчерпаемый источникъ. Сказочникъ этотъ былъ раненъ подъ Малоярославцемъ, и съ съ тѣхъ поръ мы потеряли его изъ виду. Глупыя эти сказки мы тогда слушали съ удовольствіемъ и много смѣялись. Надо однако жь сказать правду, что хотя сказки его были смѣшны, но большею частью были очень неблагопристойны. На это тогда не обращали большаго вниманія, потому что было въ обыкновеніи, не только между солдатами, но даже между офицерами и генералами, браниться неприличными словами и говорить всякія мерзости. Это было до того развито, что между офицерами ходили по рукамъ скверные стихи извѣстнаго тогда пьяницы Баркова. Кажется, это была единственная черта, за которую можно было упрекнуть тогдашнее общество. Маіоръ-лифляндецъ особенно возставалъ противъ этой привычки и часто говорилъ: «эти мерзости приняты въ Россіи отъ французовъ, и Богъ наказываетъ теперь за то Россію чрезъ тѣхъ же самыхъ французовъ.»
Зашла какъ то у насъ рѣчь о знакомыхъ, родныхъ и семействахъ. Женатыхъ офицеровъ въ нашемъ обществѣ не было, но у всѣхъ были родные и знакомые. Многіе говорили: «Хорошо намъ здѣсь, но что то дѣлается въ нашихъ семействахъ. Вѣрно тамъ думаютъ и заботятся о насъ больше, чемъ мы о нихъ?» По разспросамъ оказалось, что съ самого начала кампаніи никто изъ насъ не писалъ домой писемъ. Тутъ же мы рѣшили всѣмъ написать письма и отправить ихъ чрезъ главную квартиру. Какъ рѣшили, такъ и сдѣлали; впослѣдствіи мы узнали, что письма наши получены были исправно.
Новости разносились съ быстротою неимовѣрною, словно
