ства нѣтъ ничего невозможнаго. Чѣмъ трудиться и создавать все по одиночкѣ и по сортамъ, то лучше—разомъ.» Маіоръ-лифляндецъ сказалъ: «Человѣческій умъ великъ только въ глазахъ человѣка, и какъ человѣкъ безконечно малъ во вселенной, такъ и умъ его ничтоженъ, чтобы постигнуть такіе предметы. Чѣмъ толковать объ этомъ и напрасно ломать головы, то не лучше ли согласиться съ тѣмъ, что сказано въ Священномъ писаніи и чему учили насъ въ дѣтствѣ». Съ этимъ всѣ единодушно согласились.
Часто намъ доводилось слышать разсужденія и диспуты въ подобномъ родѣ; не могу я всего хорошо припомнить, и привожу для образца, что только помню. Про насъ говорили: «кто хочетъ набраться ума-разума или потерять послѣдній, тотъ пусть идетъ въ 12-ю легкую роту».
Былъ у насъ въ ротѣ солдатъ. Когда мы стояли еще около Лѵцка, онъ бѣжалъ изъ роты. Его поймали, судили и прогнали сквозь строй. Онъ оставался въ пренебреженіи и на него не обращали вниманія. Во время отступленія отъ Вильно, особенно ночью, къ нему собирались кучкой солдаты и много смѣялись, слушая его разсказы. Мы полюбопытствовали узнать, что онъ разсказываетъ. Бывшій при этомъ фельдфебель сказалъ: «это нашъ солдатъ сказываетъ сказки, и такія уморительныя, что помираешь съ смѣху». Довольно рано улегшись на ночлегѣ, офицеры упросили штабсъ-капитана позвать сказочника. Сначала онъ стѣснялся насъ, но стаканъ водки развязалъ ему языкъ. Онъ сказывалъ большею частію сказки въ смѣшномъ родѣ, и такъ гладко и съ такимъ юморомъ, что мы много смѣялись. Съ того времени мы часто его призывали, заставляли ложиться подлѣ бивуака и говорить сказки. Такъ было и подъ Тарутинымъ. Сказки его были до того уморительны, что нарочно оставались у насъ ночевать сторонніе офицеры, чтобъ только послушать ихъ. Разсказчикъ этотъ поступилъ въ солдаты изъ духовенства, почему и
