лишнюю отвагу, за то, что они бросались туда, куда и не слѣдовало, и, жертвуя собой, производили въ арміи невознаградимую потерю. Фельдмаршаломъ, съ самаго его прибытія, всѣ были довольны, и распоряженія его считали мудрыми. Сначала осуждали, было, за отдачу Москвы, но тутъ единогласно рѣшили, что иначе не могло и быть. Впослѣдствіи нашлись осуждавшіе дѣйствія и распоряженія фельдмаршала. Мы тогда не могли понять его распоряженій. Теперь тоже, не входя ни въ какія его распоряженія, худы они или хороши, могу сказать, что фельдмаршалъ заботился о выгодахъ и довольствѣ арміи, одушевилъ ее, вдохнулъ въ нее духъ отваги и заставилъ себя любить до энтузіазма. Это, по моему мнѣнію, лучше всякихъ распоряженій. Онъ достигъ своей цѣли, уничтоживъ французскую армію, безъ излишнихъ потерь. Когда узнали о смерти князя Багратіона, всеобщаго любимца, всѣ жалѣли о немъ, но вмѣстѣ и осуждали. «Какъ, говорили, такому генералу, начальнику арміи, самому вездѣ бросаться и не думать, что будетъ съ арміей, когда его убьютъ». Знакомые наши, артиллерійскіе офицеры изъ второй арміи, говорили, что Багратіонъ былъ на самыхъ передовыхъ батареяхъ и приказывалъ: когда будутъ напирать французы, то чтобы передки и ящики отсылали назадъ, а орудій не свозили и стрѣляли бы картечью въ упоръ; при самой крайности, чтобы уходили съ принадлежностями назадъ, а орудія оставляли на мѣстѣ. Такъ и дѣлали. Тутъ онъ самъ съ пѣхотой бросался и прогонялъ непріятелей отъ орудій. Артиллеристы, вслѣдъ за этимъ, занимали батареи и били картечью отступающихъ. Разсказывали, что французы, не имѣя возможности увезти орудій и не имѣя чѣмъ заклепать ихъ, забивали затравки землей, затыкали палочками и соломой, оставшейся отъ сжатаго хлѣба; но затравки легко было прочищать. Что бы ни говорили и ни писали иностранцы и наши военные писатели о потерѣ фран-
