ся. (Почти два корпуса кричали, бѣгали и падали, ружья въ козлахъ опрокидывались.) Услыхавъ суматоху, подошелъ фельдмаршалъ съ бывшими при немъ офицерами. Это зрѣлище его заняло, онъ смотрѣлъ и, говорятъ, до того смѣялся, что держался руками за бока. Этотъ пустой случай фельдмаршалъ могъ бы принять за нарушеніе дисциплины и неуваженіе къ личности, могъ бы изъявить неудовольствіе, сдѣлать выговоръ и тѣмъ произвести непріятное впечатлѣніе; но ничего подобнаго не случилось. Впослѣдствіи, узнавъ, что фельдмаршалъ смѣялся, всѣ были чрезвычайно довольны.
Вскорѣ сдѣлали перемѣну въ расположеніи нашей артиллеріи. Штабсъ-капитанъ съ подпоручикомъ остались при Софійскомъ полку, поручикъ съ прапорщикомъ—при Либавскомъ, а мнѣ назначили состоять при Московскомъ. При Псковскомъ же полку оставлены были четыре орудія изъ легкой № 13-й роты, а остальныя восемь отправлены въ резервъ. Псковскій и Московскій полки находились въ первой линіи, а Либавскій и Софійскій—во второй. Нашъ штабсъ-капитанъ расположился во второй линій, а мнѣ слѣдовало находиться въ первой, при своемъ полку; но я оставался при ротной квартирѣ въ общемъ помѣщеніи, тѣмъ болѣе, что и еще не могъ ходить свободно, а только немного прохаживался на костылѣ. Впереди корпусовъ построили небольшія укрѣпленія, а недалеко отъ насъ, влѣво, въ небольшомъ лѣсу и заросляхъ подѣлали засѣки для егерскихъ полковъ, расположенныхъ тамъ. Изъ этого обстоятельства заключили, что дальше не пойдемъ. Прошелъ также слухъ, что будемъ ждать французовъ, а такъ какъ они не пожелаютъ скоро разстаться съ Москвой, то простоимъ мы долго; къ тому же, приближалась осень, то и начали строить бивуаки по-солиднѣе. Мы себѣ выкопали яму по поясъ глубиною, съ закраинами, на которыхъ сидѣли и спали, обставили жердями и хворостомъ и оплели соломой. Недалеко отъ насъ, влѣво,
