домъ въ главномъ штабѣ. Ѣдучи пожинать лавры въ Маньчжурію, забыли, что въ современномъ бою, при нынѣшнемъ моральномъ эффектѣ огня и потерь, солдатъ, а въ особенности мало развитой умственно, не сознающій идеи борьбы, будетъ стоять и умирать, пойдетъ самъ впередъ на вѣрную смерть только за достойнымъ и любимымъ начальникомъ и офицеромъ. У насъ и въ эту войну были такіе, напр. Келлеръ, Церпицкій, Мищенко, Зарубаевъ, Даниловъ, Артамоновъ, Горскій, Ласскій, Долгоруковъ, Роткевичи, Зиновьевъ, Юзефовичъ, но масса? развѣ она удовлетворяла этому условію, когда были Сахаровъ, Засуличъ, Трусовъ, Орановскій, Грековъ, Абадзіевъ, Громовъ, Вороновъ, Маркозовъ, и сколько такихъ — не перечесть. Такъ вотъ Тюренченъ далъ смутное представленіе о настоящемъ положеніи дѣлъ; съ этой катастрофой рушилось державшееся на пескѣ зданіе, въ смыслѣ надежды на выигрышъ кампаніи сѣрой скотиной, и во всемъ ужасѣ всталъ грозный вопросъ: что же будетъ дальше, когда япоши умираютъ на полѣ сраженія не хуже нашихъ солдатъ? Отвѣтить на этотъ вопросъ, даже отдать себѣ въ немъ отчетъ, ни высшая командная власть, ни его орудіе освѣщенія и исполненія конечно не были въ состояніи, потому что они сидѣли въ Ляоянской дырѣ и ко дню Тюренчена не имѣли никакого представленія о будущихъ военныхъ дѣйствіяхъ. Ну, а когда самъ не знаешь что дѣлать, за что взяться, то приводить въ исполненіе карательныя мѣры очень трудно и пожалуй рисковано. Вотъ почему Куропаткинъ въ первые дни послѣ Тюренчена оставилъ Засулича въ покоѣ, чему конечно способствовало и преобладающее свойство его характера — нерѣшительность; наконецъ и рутина всей школы управленія нашей арміей продолжала властвовать: пораженіе непріятно, что дѣлать, но есть смягчающія обстоятельства въ видѣ превосходства непріятельскихъ силъ, да, при натяжкѣ, и безпорядка въ войскахъ собственно не было, а только въ обозахъ; отрѣшить въ самомъ началѣ войны отъ командованія корпуснаго командира, признать его несостоятельнымъ и покарать — будетъ неслыханнымъ инцидентомъ и подтвержденіемъ нашей
