томъ Владивостокскаго Восточнаго института, исполняющимъ обязанности переводчика китайскаго языка при г. Засуличѣ. На вопросъ, почему же онъ не въ штабѣ отряда, онъ, конфузясь, сознался, что, обезумѣвъ отъ страха, предался бѣгству. И дѣйствительно, вскочивъ на собственную лошадь начальника штаба, онъ сдѣлалъ сразу не менѣе 120 верстъ, что въ пору хорошему кавалеристу. Вотъ что значитъ испугаться! Конечно не обвиняю статскаго молодого человѣка, заразившагося общей паникой и очутившагося на войнѣ не по призванію, а по назначенію. На другой день, когда мы съ нимъ ѣхали, я успокаивалъ его и говорилъ, что, принимая во вниманіе общее бѣгство, онъ конечно заслуживаетъ наибольшаго снисхожденія за свое малодушіе. Вечеромъ я видѣлъ одного сапернаго штабъ-офицера изъ состава Восточнаго отряда, также разсказывавшаго про бѣгство обозовъ и тоже державшаго себя очень подозрительно. Странно, что все это не производило на меня никакого впечатлѣнія — точно я былъ уже готовъ воспринимать постигавшее насъ бѣдствіе, какъ нѣчто неизбѣжное. Впрочемъ, какъ же могло быть иначе? Развѣ я видѣлъ что либо отрадное въ нашей арміи еще въ мирное время? то же, что пережилъ уже на театрѣ военныхъ дѣйствій въ Гайчжоу и Ляоянѣ, показывало, что мы принесли въ Маньчжурію все наше безобразіе, и что плохая система мирнаго времени окажется еще хуже въ военное.
Ночь я спалъ плохо и слѣдилъ за спокойнымъ сномъ подполковника Гусева, постепенно приходя къ заключенію, что его слѣдовало отправить не въ госпиталъ (онъ такъ и эвакуировался въ Россію и кажется до сихъ поръ еще украшаетъ нашу армію), а прямо подъ судъ за бѣгство. Онъ убѣдилъ меня въ этомъ еще болѣе утромъ слѣдующаго дня, когда я увидѣлъ его бодро сидящимъ на лошади, при чемъ онъ имѣлъ нахальство спросить меня, нельзя ли доѣхать до Ляояна (болѣе 100 верстъ) въ одинъ переходъ, такъ что я отвѣтилъ ему: „считаю себя совершенно здоровымъ и не поѣхалъ бы съ такою скоростью, а вы еще раненый“.
Кажется на этомъ же этапѣ я встрѣтился съ началь-
