силы противника; получалось нѣчто въ родѣ Тюренчена; когда ему казалось, что японцевъ слишкомъ много, онъ готовилъ Ляоянъ къ эвакуаціи, но такъ какъ они все таки не наступали, то онъ снова развивалъ желѣзную дорогу на югъ; сегодня онъ тащилъ всѣ резервы съ востока на югъ, а завтра гналъ ихъ опять на востокъ. Не показываетъ ли все это, что до самаго начала Ляоянскаго сраженія, т. е. до 11-го августа, и даже затѣмъ, вплоть до его окончанія, мы не знали что слѣдуетъ дѣлать. Конечно, во многомъ такимъ колебаніямъ Куропаткина способствовали двѣ данныя: 1. вышеуказанный неудачный выборъ Ляояна, какъ базы первой операціи, и 2. полная несостоятельность работы штаба арміи, съ его начальникомъ во главѣ, а въ особенности неспособность этого штаба освѣтить обстановку — полное неумѣніе организовать развѣдку; штабъ командующаго арміей былъ въ полномъ смыслѣ слова слѣпымъ, т. е. никуда негоднымъ орудіемъ. Но, спрашивается, зачѣмъ же Куропаткинъ терпѣлъ такое ненормальное положеніе дѣла? Вѣдь ему никто не мѣшалъ отдѣлаться отъ слѣпыхъ отъ рожденія неудачниковъ, въ родѣ Сахарова и Харкевича, и взять другихъ. Однако онъ не пожелалъ этого сдѣлать и слѣдовательно вполнѣ отвѣтствененъ за ихъ неудачную дѣятельность.
Мнѣ могутъ сказать, что легко говорить и критиковать теперь, черезъ 2—3 года, когда карты уже открыты, и почему я, понимая несовершенство нашей стратегіи, не попытался предпринять тогда же что либо противъ него. Изъ всего разсказаннаго о моемъ тогдашнемъ служебномъ положеніи ясно, что въ моихъ совѣтахъ не только не нуждались, но и не потерпѣли бы, если бы я попробовалъ какимъ либо способомъ высказаться. Тѣмъ не менѣе, говорю по совѣсти, что, сидя въ Гайчжоу и Сюніоченѣ съ 20-го марта по 11-е апрѣля, я уже понималъ, что дѣло идетъ неладно, а трехъ-дневное пребываніе въ Ляоянѣ меня въ этомъ окончательно убѣдило. Я не могъ конечно такъ ясно, какъ теперь, оцѣнивать ошибки по выбору базы, по сосредоточенію и распредѣленію нашихъ силъ, по всѣмъ первоначальнымъ распоряженіямъ и дѣйствіямъ, но если бы меня спросили
