арміи въ мирное время, конечно не былъ доволенъ моимъ возвращеніемъ въ ея ряды помимо его желанія. Меня уже успѣлъ очернить въ его глазахъ Вороновъ, а теперь былъ такой благопріятный случай выставить меня просто скандалистомъ (не надо забывать, что именно наше офицерство страдало на войнѣ двумя пороками — безнравственностью и пьянствомъ, за что его караетъ и общественное мнѣніе). Я не ошибался.
Въ 3 часа дня меня впустили въ роскошный павильонъ, охраняемый почетными часовыми, меблированный спеціально для нѣсколькихъ часовъ пріемовъ Куропаткина, потому что онъ жилъ въ поѣздѣ стоявшемъ тутъ же на особомъ тупикѣ. Изящная мебель, ковры, люстры — все въ новомъ стилѣ — производили отвратительное впечатлѣніе[1]: идетъ война, а командующій обставляетъ себя такою роскошью, забывая, что не роскошною мебелью, люстрами и гардинами завоевывается на театрѣ военныхъ дѣйствій, да и гдѣ бы то ни было, престижъ и авторитетъ начальника. Вошелъ Куропаткинъ, и вотъ какъ мы бесѣдовали:
Прежде всего онъ прочиталъ мнѣ докладъ начальника штаба арміи, сущность котораго гласила: полковникъ Дружининъ, согласно донесенія командира полка, возмутилъ противъ себя самого командира и все общество офицеровъ, а потому полковникъ Вороновъ проситъ или сдать полкъ, или убрать полковника Дружинина; въ чемъ состояли мои провинности сказано не было, а просто указывалось, что я былъ возмутительнымъ человѣкомъ. Затѣмъ мнѣ милостиво предоставили сказать кое что въ свое оправданіе, почему я изложилъ подробно все выше сказанное о проступкахъ офицеровъ, обслуживаніи ими телефона и придиркахъ ко мнѣ Воронова. Куропаткинъ нѣсколько разъ только проговорилъ одно слово: „странно“, а, когда я кончилъ, то добавилъ: а вотъ еще жалоба коменданта главной квартиры, свидѣтельствующая о вашемъ безобразномъ поведеніи“. На это я доложилъ: „оправдываться по этой клеветѣ я не буду;
- ↑ Китайская ж. дорога заплатила за меблировку квартиры Намѣстника, въ Мукденѣ, и Куропаткина, въ Ляоянѣ, 50.000 рублей.
