Столь рѣзкую перемѣну во взглядѣ на крѣпость г. Куропаткинъ объяснялъ временными неудачами первыхъ нашихъ дѣйствій противъ японцевъ, какъ флота, такъ и сухопутной арміи, которыя весьма приподняли духъ японцевъ и принизили нашъ; отъ преувеличеннаго умаленія силъ японцевъ мы перешли къ преувеличенной оцѣнкѣ ихъ могущества и достоинствъ; не остались безъ вліянія и хвастливыя заявленія нашихъ противниковъ о томъ, что они возьмутъ П.‑Артуръ въ двухъ-недѣльный и даже въ недѣльный срокъ.
Вообще Куропаткинъ отказывался признавать, что положеніе Артура могло въ данное время вызвать особую тревогу, ибо, пишетъ онъ, „если бы г. Стессель и войска были вполнѣ готовы встрѣтить врага грудью и исполнить свой долгъ бозтрепетно до конца, съ вѣрою, что Русскія войска въ тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ они нынѣ находятся въ П.‑Артурѣ, нельзя побѣдить, не смотря ни на какія жертвы, на которыя готовы японцы“. Однако эти послѣднія слова показываютъ, что онъ одинаково съ Г.А. Алексѣевымъ опасался за участь Артура; онъ заканчиваетъ такъ: „совсѣмъ иначе представляется вопросъ, если г. Стессель (а, судя по донесеніямъ послѣдняго отъ 15-го мая, повидимому это можно было заключить) самъ потерялъ вѣру въ возможность отстоять со славою ввѣренный ему Русскій оплотъ на Дальнемъ Востокѣ и успѣлъ сообщить войскамъ свои сомнѣнія и подорвать ихъ мужество и энергію. Тогда мы дѣйствительно должны ожидать относительно Портъ-Артура самыхъ тяжелыхъ неожиданностей“.
Итакъ гдѣ же увѣренность въ незыблемости Русскаго оплота, когда г. Куропаткинъ не вѣритъ тому, кому поручена его оборона, и самъ же говоритъ, что если вѣра въ возможность отстоять твердыню исчезла изъ сердца начальника, если недовѣріе къ своимъ силамъ и преувеличенное мнѣніе о силѣ противника сообщилось отъ начальника войскамъ, то эта твердыня не можетъ устоять противъ храбраго и энергичнаго противника. Поэтому и слова его въ письмѣ 29-го мая: „не раздѣляю мнѣнія о критическомъ
