тынова, только потому, что ухитрились подставить свой флангъ; утверждаю, что японцы вовсе не подставили Мартынову своего фланга такъ, какъ онъ это воображаетъ, ибо никогда, во всю войну, они не выказывали себя столь безпечными и неостроумными; и здѣсь, какъ и вездѣ, нашъ врагъ не былъ ни безпеченъ, ни робокъ, а былъ сломленъ нашею грудью; наконецъ вѣроятно Мартынову неизвѣстно, что тѣ роты его Зарайцевъ, которыя наступали въ раіонѣ моихъ ротъ, имѣли и упорное сопротивленіе противника; и приходилось на него насѣдать, а не только любоваться, какъ онъ бѣжалъ, или уходилъ. Вообще же я не довѣряю донесеніямъ тѣхъ нашихъ героевъ, которые доносили о бѣгствѣ японской Гвардіи, или хотя ея части, въ день 13 августа, ибо во всякомъ случаѣ былъ къ японцамъ ближе и видѣлъ ихъ больше, чѣмъ эти герои, а бѣгство японцевъ я не замѣтилъ. Впрочемъ, когда успѣхъ на полѣ сраженія достается слишкомъ легко, то фантазія разыгрывается сильно, а въ особенности у людей, которые, по роду своей службы и дѣятельности мирнаго времени, занимались исключительно или писаніемъ, или словоизверженіемъ, для чего у насъ въ арміи существуетъ широкое поприще во всякихъ военно-историческихъ комиссіяхъ, а въ таковой разрабатавающей уже полъ-столѣтія Турецкую войну 1877—1878 г. г. въ особенности. Въ вышеприведенномъ письмѣ Мартынова къ начальнику штаба Восточнаго отряда п. Орановскому, онъ говоритъ, что составилъ для представленія себя къ награжденію Георгіемъ реляцію о боѣ подъ Тасигоу въ томъ духѣ, какъ писались вообще реляціи на этотъ предметъ во время Турецкой войны, по опыту изученія послѣдней въ военно-исторической комиссіи. Этотъ опытъ повидимому очень пригодился Мартынову въ войну 1904—05 г. г., такъ какъ весьма скоро украсилъ его грудь бѣлымъ крестомъ за бой, который онъ даже не видѣлъ, а лишь слышалъ, оставаясь все время далеко позади сражавшихся войскъ.
А между тѣмъ какъ обидно, какъ больно, что, благодаря личному тщеславію, личнымъ расчетамъ, искажается истина одного изъ прекраснѣйшихъ боевыхъ дѣлъ нашей арміи,
