и не быть, а во-вторыхъ объявлять о нихъ устами наивысшаго на театрѣ военныхъ дѣйствій начальника и авторитета значило разрѣшить возможность неудачъ — пораженій, ихъ узаконить. Роковыя слова немедленно, еще до вступленія Куропаткина въ командованіе арміей, сдѣлались ея достояніемъ; они были первымъ воззваніемъ вождя къ бойцамъ, а между тѣмъ вотъ что они имъ сказали: „сейчасъ нашъ врагъ слишкомъ силенъ и грозенъ, а мы слишкомъ слабы и тягаться съ нимъ не можемъ; со временемъ, когда мы соберемся съ силами, то начнемъ дѣйствовать, но для этого нужно время и время; поэтому пока можно щадить себя и свои силы въ надеждѣ на будущее, когда подойдутъ другіе и насъ выручатъ“. И это сказалъ полководецъ, опытный воинъ, бывавшій во многихъ сраженіяхъ, ученикъ и сподвижникъ Скобелева! Но вѣдь такимъ воззваніемъ Куропаткинъ сразу посѣялъ среди своихъ войскъ зерно разврата! Любое сраженіе, даже самая ничтожная стычка, требуютъ отъ бойцовъ упорства, стремленія не уходить изъ боя и побѣдить во что бы то ни стало, — это есть стимулъ доблести и мужества; но въ то же время въ любомъ человѣческомъ организмѣ живетъ чувство самосохраненія, стремленіе избавиться отъ тягости боя, а потому офиціально высказанный намекъ на то, что сперва можно будетъ сдавать, и только впослѣдствіе — позднѣе выполнять, конечно способствовалъ торжеству подлости человѣческой природы надъ ея доблестью. Отъ Тюренчена до Ляояна въ Маньчжурской арміи повторяли только: заманивай и хо-ла-ла (по китайски „иди назадъ“). Какой жалкій примѣръ полководца, сумѣвшаго развратить свою армію, не доѣхавъ до нея на 10.000 верстъ!
Поэтому, думается мнѣ, въ Москвѣ говорилъ не полководецъ, шедшій сражаться во имя интересовъ Родины — Государства, а человѣкъ, на долю котораго случайно выпала частная задача, причемъ выполненіе послѣдней заключалось въ томъ, чтобы удовлетворить свои личные расчеты и интересы, хотя бы пріобрѣтеніемъ славы, почестей и популярности; а тогда, естественно, изъ чувства личнаго самосохраненія, ради желанія обезпечить себѣ путь отступ-
