сотнѣ Читинскаго полка; во время обѣда пріѣхалъ Васильковскій, котораго я посылалъ въ штабъ корпуса (Чинертунь), и сообщилъ, что въ штабѣ замѣтно полное удовлетвореніе дѣятельностью нашего отряда, а командиръ корпуса приказалъ передать свою благодарность всѣмъ его чинамъ. Въ этотъ день я наконецъ — черезъ 5 мѣсяцевъ по прибытіи на театръ войны — получилъ свое содержаніе, что составило порядочную сумму, такъ что я могъ возвратить выданный мнѣ Графомъ Келлеромъ авансъ. Князь Долгоруковъ просилъ разрѣшеніе съѣздить въ Ляоянъ и собирался выѣхать на слѣдующій день въ 5 часовъ утра. За обѣдомъ зашла рѣчь о боевыхъ впечатлѣніяхъ; одинъ изъ офицеровъ сказалъ: „откровенно сознаюсь, что очень не люблю пуль“; на это я отвѣтилъ, что „пули не должны производить непріятнаго впечатлѣнія, а наоборотъ испытывать настоящій огонь должно быть пріятно“. Офицеръ видимо отнесся къ моимъ словамъ недовѣрчиво.
Какъ всегда, прослушавъ пѣніе стрѣлками вечерней молитвы „Боже Царя храни“, я побесѣдовалъ съ ними и пошелъ спать. Около полуночи пришло донесеніе съ заставы № 2, что японцы потревожили наши посты и ранили одного казака изъ наблюдавшаго въ долинѣ у д. Сяматунъ дозора; донесеніе носило характеръ настолько тревожный, что можно было ожидать наступленія противника, въ виду чего я поднялъ резервъ по тревогѣ; къ 3-мъ часамъ ночи выяснилось, что все успокоилось; „послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ съ постовъ, японцы ушли въ гаолянъ“ — такъ доносилъ Кантаровъ. Я приказалъ всѣмъ ложиться спать, но самъ заснулъ не ранѣе 4—5 часовъ утра. Въ 6 часовъ прискакалъ казакъ съ донесеніемъ отъ Кантарова, что японцы силою не менѣе 2-хъ баталіоновъ обходятъ его посты съ праваго фланга, т. е. между заставой его и № 1, и что положеніе очень серьезное.
Не могу сказать, чтобы это донесеніе меня порадовало, но не потому, что я не желалъ серьезнаго наступленія противника. Наоборотъ я жаждалъ его уже столько мѣсяцевъ и томился именно тѣмъ, что видѣлъ, или руководилъ какими то фантастическими передѣлками, когда приходи-
