ство моего отечества, продолжать оставаться мирнымъ гражданиномъ и не стать въ ряды боевой арміи, не вернуться къ тому дѣлу, къ которому чувствовалъ призваніе, привыкъ служить съ самыхъ юныхъ лѣтъ, и конечно сознавалъ въ себѣ силы и энергію быть полезнымъ. Я могъ покориться участи быть вынужденнымъ уйти изъ рядовъ арміи въ мирное время, когда ничто не угрожало отечеству, тѣмъ болѣе, что, я зналъ это навѣрное, стоявшіе въ то время у высшей военной власти люди не позволили бы мнѣ вернуться; но теперь я считалъ своимъ долгомъ передъ отечествомъ стать въ ряды его защитниковъ и отдать свою жизнь за святое дѣло Россіи.
Весь день 27-го января ходилъ я по улицамъ столицы, толкался въ редакціи газетъ, страстно желая получить какія нибудь свѣдѣнія о событіяхъ, и иногда совершенно забывалъ, что самъ я не былъ военнымъ. Ночью я принялъ безповоротное рѣшеніе немедленно обратиться къ Государю и умолять его послать меня на войну. Благодаря содѣйствію нѣкоторыхъ лицъ, дѣло свелось къ формальности подачи прошенія черезъ дежурнаго флигель-адъютанта, потому что уже 3-го февраля я получилъ достовѣрное извѣщеніе, что Государь Императоръ всемилостивѣйше соизволилъ разрѣшить мнѣ вернуться въ армію, а, въ виду моего желанія сражаться, соизволилъ назначить меня въ одну изъ частей войскъ, расположенныхъ на Д. Востокѣ. Мое прошеніе было передано военному министру приблизительно въ то время, когда состоялось назначеніе Г. А. Куропаткина командующимъ Маньчжурской арміей; затѣмъ оно конечно попало въ главный штабъ и тамъ, по странной случайности, провалялось безъ движенія цѣлую недѣлю. По частнымъ справкамъ отъ товарищей я узналъ, что оно было направлено въ отдѣленіе, вѣдавшее назначеніями офицеровъ генеральнаго штаба, и оттуда не выходило; говорили, что начальникъ отдѣленія внезапно заболѣлъ и, какъ разъ передъ приступомъ болѣзни, захватилъ мое прошеніе на домъ. Желая возможно скорѣе отправиться на театръ военныхъ дѣйствій, мнѣ пришлось пережить порядочно безпокойствъ. Въ особенности же казалось несправедливо,
