но и всякаго солдата не долженъ имѣть мѣста, но, мнѣ, благодаря капризамъ нашихъ отступательныхъ стратеговъ, приходилось всегда и всюду рисковать совершенно зря; впрочемъ въ этомъ рискѣ и заключалась въ бояхъ моя сила; а Богъ хранитъ именно такихъ гонимыхъ и преслѣдуемыхъ.
Не доѣзжая 10 верстъ до д. Титуню, вѣстовой замѣтилъ вдали всадника и обратилъ на него мое вниманіе словами: „ваше в-е, ѣдетъ конный, влѣво; не то казакъ, не то японецъ“. На возраженіе: „какіе тутъ японцы — скоро пріѣдемъ въ отрядъ“, драгунъ добродушно усмѣхнулся и молвилъ: „а почемъ знать, можетъ они и ушли“. Истина говорила устами младенца, и юноша былъ глубоко правъ, такъ какъ поручиться, что отрядъ стоялъ на мѣстѣ, я конечно не могъ; не видѣлъ ли я примѣровъ, а ихъ отлично оцѣнивалъ и мой драгунъ, что цѣлые полки уходили при одномъ воображеніи о наступленіи японцевъ, а вѣдь они могли и наступать въ самомъ дѣлѣ. Въ бинокль мнѣ удалось скоро разсмотрѣть казака, но нѣсколько новаго для Маньчжуріи типа, потому что я привыкъ къ забайкальцамъ, а это былъ уралецъ. Казакъ понялъ мой призывъ фуражкой и повернулъ ко мнѣ, но не по забайкальски или уссурійски, т. е. шагомъ, а полнымъ ходомъ, вскачъ. Огромнаго роста, могучаго тѣлосложенія, красавецъ и богатырь, пришепетывая по уральски, доложилъ мнѣ, что его сотня частью на заставахъ, а около половины ея стоитъ въ деревнѣ не доѣзжая Титуню, гдѣ расположена пѣхота. Скоро повернувъ въ ущеліе, я въѣхалъ въ д. Пейдзяпуцзы и нашелъ бивакъ полусотни, гдѣ былъ встрѣченъ какъ знакомый, потому что на лицо оказалось нѣсколько казаковъ, служившихъ раньше въ Петербургѣ, въ составѣ гвардейской Уральской сотни, и знавшихъ меня, какъ начальника штаба дивизіи; съ ними я расцѣловался, привѣтствовалъ офицеровъ, кое что разспросилъ, оставилъ расковавшихся лошадей (въ расположеніи штаба Восточнаго отряда подковать лошадей оказалось невозможнымъ), взялъ одного изъ старыхъ сослуживцевъ вѣстовымъ и къ 4 часамъ дня прибылъ въ д. Титуню, гдѣ тотчасъ же вступилъ въ командованіе отрядомъ.
