немедленнаго отступленія, а между тѣмъ японцы не проявляли достаточной для этого энергіи. Нѣкоторымъ смягчающимъ обстоятельствомъ склонности къ отступленію служитъ то, что Куропаткинъ какъ разъ въ это время дергалъ войска то въ направленіи на югъ, то на востокъ; были дни, что въ распоряженіи Графа оставалось менѣе стрѣлковой дивизіи; резервы были измучены напрасными переходами и перевозками; одинъ изъ командировъ полковъ вынужденъ былъ заявить начальнику штаба арміи, что не можетъ исполнить приказанія двинуть свой полкъ, такъ какъ его люди уже не были въ силахъ передвигать ноги. Тѣмъ не менѣе на военномъ совѣтѣ нашелся человѣкъ, имѣвшій мужество заявить, что отступленіе не нужно. Это былъ начальникъ штаба 3-й дивизіи подполковникъ Линда. Мало того, онъ телеграфировалъ свое мнѣніе генералъ-квартирмейстеру арміи Харкевичу, который не нашелъ ничего лучше сдѣлать, какъ переслать это донесеніе Графу. Послѣдній немедленно отрѣшилъ Линда отъ должности и такимъ образомъ удалилъ изъ своего подчиненія, что было конечно совершенно правильно. Но каковъ же былъ у насъ генералъ-квартирмейстеръ арміи? Какъ же понималъ этотъ высокопоставленный офицеръ генеральнаго штаба обязанности и службу своихъ офицеровъ? Утверждаю, что Линда поступилъ правильно, честно и доблестно. Правильно — потому что въ дѣйствительности наступленіе японцевъ не состоялось, и мы сами переходили довольно удачно въ наступленіе 21 іюня, сами же атаковали японцевъ 4 іюля и, хотя потерпѣли полную неудачу, но всетаки уступили лишь ничтожное пространство. Доблестно — потому что офицеръ генеральнаго штаба, сообщая свое личное заключеніе, шедшее наперекоръ его непосредственному начальнику, рисковалъ своей службою, ибо если бы онъ ошибся, то подрывалъ къ себѣ довѣріе генералъ-квартирмейстера и могъ даже быть имъ жестоко караемъ. Честно — потому что, видя ошибку военнаго совѣта, будучи въ ней убѣжденъ, онъ воспользовался только своимъ правомъ офицера генеральнаго штаба донесеніемъ своему начальнику по генеральному же штабу орьентировать
