приказанію, Орановскій обратили меня, заслуженнаго штабъ-офицера, въ корнета. Если бы я служилъ нормально, то, занимая подобающую должность, мнѣ и въ голову не пришло бы мучить себя тѣмъ обстоятельствомъ, что я чувствую себя не въ состояніи ползать на животѣ по сопкамъ среди японскихъ часовыхъ, чего конечно не дѣлали штабъ-офицеры арміи, а въ особенности командиры полковъ, и въ чемъ имъ никто не дѣлаетъ упрека. Гдѣ же справедливость, и по какому праву такъ со мною поступали? Теперь, послѣ Тунсинпу, Тасигоу, Бенсиху, Шуншуцуйцзы и и Мукдена, моя совѣсть успокоилась, ибо никто не имѣетъ права сказать мнѣ, что я когда нибудь хотѣлъ пощадить свою шкуру, но тогда, повторяю, я мучился и завидывалъ тѣмъ храбрецамъ, которые въ состояніи были проникать за черту передовыхъ линій японцевъ, потому что не былъ еще подъ огнемъ, и моя служба въ Мади казалась мнѣ слишкомъ безопасной. Впрочемъ вообще я поступалъ правильно, что не отлучался изъ Мади, такъ какъ дальнѣйшіе случаи показали, что изъ этого могло выйти: 25 мая я уѣхалъ оттуда только на 24 часа; тамъ стояла уже не сотня казаковъ, а цѣлыхъ четыре, съ командиромъ полка во главѣ; онъ тотчасъ же отошелъ на переходъ назадъ, и мнѣ пришлось вытащить его впередъ. Затѣмъ съ невѣроятными усиліями я продержалъ ввѣренныя тому же герою 8 сотенъ продолжительное время въ д. Сандіазѣ, правда, подъ нѣкоторымъ давленіемъ японцевъ; едва прибылъ къ этому отряду генералъ Грековъ (Митрофанъ), тотчасъ же постаравшійся меня удалить, какъ немедленно отошелъ подальше за перевалъ, гдѣ ему казалось безопаснѣе. Теперь съ спокойной совѣстью, говорю, что я обезпечивалъ Восточный отрядъ въ Мади своею грудью и поступалъ правильно, не покидая этого пункта.
Съ 25-го по 29-е апрѣля я устанавливалъ связь съ правымъ флангомъ отряда, изслѣдовалъ дороги, перевалы, вообще весь раіонъ на правомъ флангѣ, освѣщая фронтъ передъ нимъ. Присутствіе японцевъ было обнаружено только противъ центра отряда, ближе къ раіону дѣйствій Читинскаго полка, и потому я предполагалъ сперва войти въ сопри-
