В декабре около 5-го[1] числа сделан был набег, и интеллигенция и часть известных рабочих была взята. Ареста ожидали, но не так скоро и не в таком широком размере. Конечно, это произвело очень сильное впечатление на меня, но не такое сильное, как если бы это случилось раньше, я уже привык к арестам и переносил их довольно спокойно. В школе на лицах учительниц можно было видеть почти слезы и страх, страх скорее за дело, чем за себя. Общее впечатление, конечно, было очень тяжелое; прекратилась р а бота в смысле доставки литературы и листков, местами на целые районы приходилось смотреть, как на прекратившие всякое существование в смысле революционной деятельности; нужно было вновь завоевать эти места, но сил не было, местами прекратились занятия в кружках, это же частью происходило и у нас. У нас было взято трое рабочих, особенно чувствовалось отсутствие Н.[2]. И все же наш край мог продолжать деятельность, не чувствуя особого ущерба в работниках по заводам и фабрикам; недостаток являлся со стороны интеллигенции, которая не могла так скоро оправиться, но все же через неделю уже начались правильные собрания и наладилась связь. В это время товарищам пришлось немало положить энергии, дабы сломить мое упорство. Я положительно восстал против агитации, хотя видел несомненные плоды этой работы в общем под’еме духа в заводских и фабричных массах, но я сильно опасался такого же другого провала и думал, что тогда все замрет, но я в данном случае ошибался[3]. Знай я, что будет продол-
- ↑ Это было в ночь с 8 на 9 декабря 1895 года.
- ↑ В. А. Шелгунова.
- ↑ ...За Невской заставой у нас остался весьма ценный, по отзывам знавших его, сотрудник — Иван Васильевич Бабушкин, служивший в то время сторожем лаборатории Александровского чугуно-литейного завода. Я виделся с ним, бывая в этой лаборатории у Г. М. Кржижановского, и знал, что последний очень высоко ставит Бабушкина. Через Н. К. Крупскую , учительствовавшую на Тракте, мы условились о свидании с Бабушкиным и явились к нему вместе с Я. М. Ляховским.
Бабушкин несколько будировал. Вместе с В. А. Шелгуновым и другим и старым и членами кружков он не без скептицизма и опаски смотрел на начавшуюся полосу лихорадочной агитационной работы, исключавшей возможность солидного органи зац ионн ого строительства. Вот, говорил он нам, стали во все стороны разбрасывать прокламации и в 2 месяца разрушили созданное годами. Не чуждо ему было и опасение, что новая молодежь, воспитываемая этой агитационной деятельностью , будет склонна к верхоглядству. О «Петре и Борисе», которые на рабочих собраниях вышучивали стариков-рабочих с их проповедью медленного постепенного накопления развитых единиц, он отзывался с раздражением. Тем не менее, мы легко сговорились о необходим ости продолжать работу в раз начатом направлении, дополняя ее кружковыми занятиям и для содействия умственному развитию молодых агитаторов. В Бабушкине приятной чертой была его практичность, уменье понять, что возможно, что недостижимо. Вместе с тем, добродушие его характера чрезвычайно к нему располагало. Того впечатления таланта, которое оставляли Зиновьев и Карамышев, от встреч с ним не получалось, говорил он тугим, не всегда складным языком, но глубокая спокойная уверенность в себе и в деле, которому он служил, и авторитет, которым он пользовался среди рабочих, указывали в нем человека, которому суждено еще сыграть роль в рабочем движении.
Ивану Васильевичу было тогда 23 года. Среднего роста, приземистый, с сухими чертами лица и русыми волосами, он внешним видом не привлекал к себе внимания.
— Если надо продолжать выпускать листки,— сказал нам, между прочим, Бабушкин,— то нельзя ограничиться темами о штрафах, мастерах и пониженной плате. Теперь по поводу арестов всюду на заводах вкривь и вкось толкуют о «сицилистах». Надо воспользоваться интересом к этой теме и пустить популярный листок о социализме и борьбе за свободу.
Когда мы с Ляховским одобрительно отнеслись к этой мысли, Иван Васильевич, несколько смущенный, извлек из кармана лист бумаги, на котором корявым почерком был изображен составленный им проект воззвания под заглавием: «Что такое социалист и государственный преступник», подписанного «Ваш товарищ-рабочий». Воззвание нам понравилось, хотя на первый вопрос — о социализме — оно давало менее понятный для масс и менее подробный ответ, чем на второй. Мы заявили, что предложим «Союзу Борьбы» выпустить этот листок, что и было сделано к концу года». (Ю. Мартов. Записки социал-демократа, 1922 г.).
Примечание к примечанию Мартова.
В первый же раз, как я приехала в вечернюю школу после ареста «Декабристов», меня отозвал в сторону Бабушкин и передал мне листок, написанный рабочими по поводу арестов членов группы. Этот листок обсуждался на заседании группы, имевшем место через несколько дней после ареста в квартире Степана Ивановича Радченко. Когда листок был зачитан, т. Ляховский с недоумением воскликнул: «Но он ведь написан на чисто политическую тему!» (Обычно листки писались на экономические темы на злобу дня.). Публика немного поколебалась, понятен ли будет такой листок массам, но в виду того, что он был написан самими рабочими, его решили все же выпустить. Он вышел, кажется, 15-го декабря. (Из ст. Н. К. Крупской «Союз борьбы за освобождение рабоч. класса». «Творчество», № 7—10 1920 г.).
