которыя могли только видѣть люди „стоящіе внѣ общественныхъ законовъ“! Значитъ, не одно еще диво тутъ водилось!
— Мы принимаемъ, отвѣчалъ я. Только я попрошу у васъ позволенія, милостивый государь, обратиться къ вамъ съ однимъ вопросомъ — съ однимъ!
— Извольте, милостивый государь, спрашивайте.
— Вы сказали, что мы будемъ свободны на бортѣ вашего судна?
— Совершенно свободны.
— Такъ я васъ спрошу, съ вашего позволенія, что вы разумѣете подъ этой свободой?
— Вы можете ходить по всему судну, все видѣть, даже наблюдать за всѣмъ, что здѣсь происходитъ — исключая нѣкоторыхъ случаевъ, очень, впрочемъ рѣдкихъ — однимъ словомъ, пользоваться такой же свободой, какой пользуются и мои товарищи.
Очевидно, мы не разумѣли другъ друга!
— Извините, милостивый государь, возразилъ я, вѣдь свобода, которую вы обѣщаете, — свобода обходить свою тюрьму — предоставляется вездѣ всякому узнику! Подобная свобода не можетъ насъ удовлетворить!
— Однако, вамъ придется ею удовлетворяться.
— Какъ! Мы должны отказаться отъ надежды увидать родину, друзей, родныхъ?
— Да, милостивый государь, должны. Вы должны отказаться отъ нестерпимаго земнаго ига, которое люди почитаютъ за свободу. И это, можетъ статься, вовсе не такъ трудно, какъ вы полагаете.
— Ну! вскрикнулъ Недъ Лендъ: — я не дамъ такого слова, чтобы мнѣ не стараться убѣжать!
— Я вашего слова и не прошу, дядя Лендъ, холодно отвѣтилъ капитанъ.
Я не выдержалъ и сказалъ:
— Милостивый государь! вы пользуетесь нашимъ положеніемъ! нашимъ несчастіемъ! Это жестокость…. безчеловѣчіе…
— Напротивъ, милостивый государь, это участіе, милосердіе. Вы мои плѣнники послѣ битвы. Я васъ держу на своемъ суднѣ, когда могъ бы васъ спустить въ морскую глубь. Вы на меня напали! Вы проникли тайну, которую проникать ни еди-