ные другъ отъ друга, могли одновременно обозрѣвать почти четверть горизонта. Способность эта, какъ я узналъ впослѣдствіи была соединена съ необычайной остротою зрѣнія, и потому получала, такъ сказать, двойное значеніе и цѣну. Когда незнакомецъ пристально устремлялъ глаза на какой нибудь предметъ, брови его сдвигались, широкія вѣки сходились и такъ онъ глядѣлъ. Что за взглядъ! Какъ онъ увеличивалъ предметы, уменьшенные отдаленіемъ! Какъ онъ пронималъ васъ насквозь! Какъ онъ проникалъ водяныя массы, непроницаемыя для нашихъ глазъ, и какъ онъ читалъ на самой глубинѣ морской!
Оба незнакомца были въ какихъ-то беретахъ изъ мѣха морской выдры, обуты въ морскіе сапоги изъ тюленьей кожи и одѣты въ какую-то особую, мягкую, раздающуюся ткань, которая нисколько не стѣсняла ихъ движеній.
Высокій, по всѣмъ видимостямъ, капитанъ подводнаго судна, — осмотрѣлъ насъ съ величайшимъ вниманіемъ, не произнося ни единаго слова. Затѣмъ, обратясь къ своему товарищу, сказалъ ему что-то на совершенно неизвѣстномъ нарѣчіи, и нарѣчіи звучномъ, гармоническомъ, гибкомъ, въ которомъ гласныя, казалось, принимали очень разнообразныя ударенія.
Крѣпышъ отвѣчалъ ему кивкомъ, къ этому знаку присовокупилъ два-три непонятныхъ слова, а затѣмъ обратилъ на меня глаза и взглядомъ меня о чемъ-то спрашивалъ.
Я отвѣтилъ ему яснымъ французскимъ языкомъ, что я его нарѣчія не понимаю.
Но онъ, въ свою очередь, повидимому не понималъ меня. Положеніе становилось довольно затруднительнымъ.
— А ихъ честь, все-таки пусть изволитъ имъ разсказать нашу исторію, посовѣтовалъ мнѣ Консейль. Можетъ, они хоть чуточку разберутъ, въ чемъ дѣло.
Я началъ разсказывать наши приключенія по порядку, ясно, отчетливо, и съ разстановкой выговаривалъ всѣ слова и слоги и не опустилъ ни малѣйшей мелочи. Я представился, какъ профессоръ парижскаго музея естественныхъ наукъ, Аронаксъ, затѣмъ представилъ слугу своего, фламандца Консейля, и Неда Ленда, багрильщика.
Незнакомецъ съ тихими и глубокими глазами слушалъ меня спокойно, вѣжливо и очень внимательно. Но я не могъ прочесть на
