Мы были одни.
Гдѣ мы были? Я не могъ себѣ этого даже представить. Кругомъ было не то что темно, а черно, — такъ черно, что, спустя нѣсколько минутъ, глаза мои не могли еще уловитъ ни одного неопредѣленнаго мерцанія или отблеска, которые улавливаешь среди самой глубокой ночной темноты.
Недъ Лендъ былъ взбѣшенъ и выражалъ свое бѣшенство нимало не стѣсняясь.
— Тысячу чертей! кричалъ онъ. — Вотъ такъ басурмане! Признаюсь, гостепріимный народецъ! Что они, людоѣды что-ли? Надо полагать, что людоѣды! Ну да коли меня захотятъ проглотить, такъ я постараюсь какъ нибудь поперекъ горла стать!
— Полноте, дружшце Недъ, полноте, успокойтесь, говорилъ безмятежный Консейль. — Не сердитесь прежде времени. Мы еще пока не на противнѣ!
— Не на противнѣ, такъ въ печи! Ишь темь-то какая! Слава богу, что я свой ножъ уберегъ, — какъ ни темно, а я все-таки могу его пустить въ дѣло. Пусть только какой разбойникъ сунется, я…..
— Вы лучше уймите свое сердце, Недъ, сказалъ я багрильщику: — а то вы, пожалуй, надѣлаете намъ бѣдъ своимъ крикомъ. Что за охота кричать и вопить понапрасну? Отъ крику пользы не будетъ. Почемъ вы знаете, можетъ каждое наше слово подслушиваютъ. Лучше давайте щупать кругомъ, — авось смекнемъ, куда насъ засадили.
Я двинулся ощупью въ одну сторону, а Консейль въ другую. Сдѣлавъ пять шаговъ, я наткнулся на желѣзную стѣну, повернулся и стукнулся о деревянный столъ, а около стола ощупалъ нѣсколько скамеекъ. Полъ этой тюрьмы былъ устланъ толстой рогожкой изъ новозеландскаго льна, такъ что шума шаговъ вовсе не было слышно. На голыхъ стѣнахъ не было и признака дверей или оконъ.
— А ты, Консейль, нащупалъ что нибудь? спросилъ я, когда онъ съ одной, а я съ другой стороны сошлись посрединѣ тюрьмы.
— Нѣтъ, ничего не нашелъ, отвѣчалъ Консейль.
— Это какая-то зала, Консейль!
— Да, похоже на то.
