мѣстамъ, гдѣ часто бываютъ грозы, смерчи и циклоны по сосѣдству съ теченіемъ Гольфъ-Стрема. Пуститься на море въ такое время — значило пуститься на вѣрную смерть. Самъ Недъ Лендъ сознавалъ это.
И грызъ удила, страдая тоскою по родинѣ; излечить эту тоску могло только бѣгство.
— Надо съ этимъ покончить, сказалъ онъ мнѣ въ тотъ же день: я до тѣхъ поръ не успокоюсь. Вашъ Немо все отдаляется отъ земли, все лѣзетъ къ сѣверу, а я по горло ужъ доволенъ южнымъ полюсомъ, и къ сѣверному съ нимъ не поѣду!
— Что же дѣлать, Недъ, если въ настоящую минуту улизнуть невозможно?
— Надо объясниться съ капитаномъ. Вы молчали когда мы были около береговъ вашей родной Франціи; мы теперь въ моряхъ американскихъ и я молчать не хочу; какъ подумаю, что чрезъ нѣсколько дней „Наутилусъ“ будетъ на высотѣ Новой Шотландіи, что около Ныо-Фаундленда есть широкій заливъ, въ который впадаетъ рѣка с. Лаврентія, что рѣка эта — моя родная рѣка, что на ней мой родной Квебекъ; какъ вспомню, объ этомъ, такъ меня злость и душитъ! Нѣтъ, я скорѣе кинусь въ море, а здѣсь не останусь! Мнѣ душно здѣсь!
Очевидно, у него терпѣніе лопнуло. Живая натура его не выдерживала такаго долгаго плѣна. Онъ съ каждымъ днемъ измѣнялся въ лицѣ, нравъ его становился все угрюмѣе. Я понималъ, что онъ страдаетъ невыносимо, потому что и самъ я тосковалъ по родинѣ. Почти семь мѣсяцевъ мы не имѣли никакихъ извѣстій съ земли. Къ тому же отдаленіе капитана Немо, его мрачное настроеніе духа и задумчивость, въ особенности со времени ехватки съ осьминогами — все было для меня томительно. Во мнѣ исчезло восторженное настроеніе, какимъ я жилъ первое время. Надо быть фламандцемъ какъ Консейль, чтобы сжиться съ этою средою, обитаемой лишь морскими животными.
Еслибы у него, вмѣсто легкихъ, были жабры, онъ, право, былъ бы не менѣе счастливъ.
— Ну? спросилъ Нендъ Лендъ, недовольный моимъ молчаніемъ.
— Вы хотите, Недъ, чтобы я спросился у капитана Немо, какія его намѣренія относительно насъ?
