Фрегатъ находился тогда подъ 31°15′ сѣверной широты и подъ 136°42′ восточной долготы. Японскія земли были отъ насъ менѣе чѣмъ въ двухъ стахъ миляхъ подъ вѣтромъ.
Ночь приближалась. Часы показывали уже восемь. Густыя тучи заволакивали молодой мѣсяцъ. Море спокойно и тихо струилось.
Я стоялъ на бакѣ, опершись на бортовыя сѣти. Консейль стоялъ около меня и глядѣлъ безцѣльно впередъ. Экипажъ, взобравшись на ванты, всматривался въ горизонтъ, который все больше и больше темнѣлъ и съуживался. Офицеры, приставя къ глазамъ подзорныя трубы, силились бороться съ увеличивающейся темнотой. Время отъ времени темный океанъ вдругъ словно мѣстами вспыхивалъ, когда мѣсячный лучъ прорывался сквозь волну облаковъ. Затѣмъ свѣтлый мѣсяцъ снова исчезалъ во мракѣ.
Я поглядѣлъ на Консейля и мнѣ показалось, что и его наконецъ начало пошевеливать. Можетъ статься, въ первый разъ въ жизни у него пробудилось человѣческое любопытство.
— Ну, Консейль, говорю ему, вотъ послѣдній случай запопасть двѣ тысячи долларовъ!
— Коли ихъ честь позволитъ мнѣ доложить, такъ я ихъ чести доложу, что никогда отроду не разсчитывалъ на эту премію. И кабы американское правительство предложило не двѣ, а сто тысячъ долларовъ, такъ изъ-за меня оно бы не изубытчилось.
— Твоя правда, Консейль. Это дѣло преглупое и мы замѣшались въ него черезчуръ опрометчиво. Сколько времени-то потеряно даромъ! сколько напрасныхъ волненій! Вѣдь мы бы теперь уже шесть мѣсяцевъ были во Франціи…
— Дома, въ квартирѣ его чести, подхватилъ Консейль: — въ музеумѣ. И я бы уже поклассировалъ ископаемыхъ его чести! И морская свинка его чести была бы ужь посажена въ клѣтку въ ботаническомъ саду и всѣ бы уже сбѣгались на нее глядѣть.
— Да, да, Консейль! А теперь, кромѣ всѣхъ прочихъ пріятностей, насъ еще поднимутъ на смѣхъ!
— Дѣйствительно, я полагаю, что его честь поднимутъ на смѣхъ. И, съ позволенія ихъ чести… Только я не знаю, говорить ли…
— Говорить, говорить, Консейль!
