— Просто адмиралъ самодуръ, вотъ и все. Ему, видно, спать не хочется, онъ и чудитъ! вставилъ ревизоръ, лейтенантъПервушинъ.
— Не жалѣйте эпитетовъ, Степанъ Васильичъ: самодуръ—слабо... Ужъ лучше скажите, что онъ антихристъ, что ли, за то, что не даетъ вамъ покойной вахты! отозвался со смѣхомъ Лопатинъ, и въ его веселыхъ глазахъ искрилась чуть замѣтная насмѣшливая улыбка.
— Что вы вздоръ городите... Я не изъ-за вахты...
— Не изъ-за вахты?..
— Я вообще высказываю свое мнѣніе объ адмиралѣ.
Степанъ Ильичъ нахмурился и молчалъ, видимо не желая вмѣшиваться въ разговоръ да еще съ Первушинымъ, котораго и онъ не особенно долюбливалъ, считая его интриганомъ и вообще неискреннимъ человѣкомъ. Но когда и Ашанинъ, его фаворитъ Ашанинъ, вслѣдъ за. другими довольно развязно назвалъ предполагаемую ночную гонку безсмысленою, старый штурманъ съ ласковою- укоризной остановилъ его:
— И вы, Владиміръ Николаичъ, порицаете то, чего— извините— сами хорошо не понимаете?
Ашанинъ сконфузился и проговорилъ:
— Но, въ самомъ дѣлѣ, какой же смыслъ въ такой: гонкѣ, Степанъ Ильичъ?..
— Какой смыслъ? переспросилъ Степанъ Ильичъ, оживляясь. — А вы думаете, что нѣтъ смысла и что адмиралъ приказалъ итти ночью и въ свѣжую погоду за собой неизвѣстно куда только потому, что онъ самодуръ и что ему спать не хочется?
— А то изъ-за чего же? вызывающе бросилъ Первушинъ, задѣтый за живое словами старшаго штурмана.
— Во всякомъ случаѣ не изъ-за самодурства, какъ вы полагаете.
— Такъ объясните пожалуйста, Степанъ Ильичъ, а мы послушаемъ! не безъ ироніи кинулъ Первушинъ.
