на нихъ на помощь товарищу-адмиралу, такъ какъ не получилъ на то приказанія раньше... а онъ былъ слѣпой исполнитель приказаній начальства и боялся отвѣтственности.
— Что же, этого адмирала отдали подъ судъ, Василій Ѳедорычъ? воскликнулъ Ашанинъ, слушавшій — весь вниманіе — рѣчь своего любимца-капитана.
— Отдали...
— И обвинили?
— Нѣтъ, оправдали. Онъ вѣдь былъ формально правъ. Но зато нравственно моряки его осудили, и онъ долженъ былъ самъ выйти въ отставку.
Удовлетворивъ любопытство Ашанина, Василій Ѳедоровичъ продолжалъ, обращаясь главнымъ образомъ къ молодымъ офицерамъ:
— Вотъ все это и умѣетъ отличать адмиралъ, такъ какъ онъ не рутинеръ и не формалистъ и любитъ до страсти морское дѣло. И въ данномъ случаѣ, представляя къ наградѣ капитана, хотя и попавшаго въ бѣду и едва не потерявшаго ввѣреннаго ему судна, но показавшаго себя въ критическія минуты на высотѣ положенія, адмиралъ даетъ полезный урокъ флоту, указывая морякамъ въ чемъ истинный духъ морского дѣла, и поддерживая этотъ духъ нравственнымъ одобреніемъ такихъ хорошихъ моряковъ, какъ командиръ клипера... А командиру не награда нужна, а именно увѣренность, что онъ поступилъ такъ, какъ следовало поступить хорошему моряку... И повѣрьте, господа, что и впредь онъ будетъ такимъ же. хорошимъ морякомъ. А отнесись къ нему адмиралъ иначе, флотъ, пожалуй, лишился бы дѣльнаго и образованнаго капитана...
Послѣ минуты общаго молчанія, въ которомъ чувствовалось сильное впечатлѣніе, произведенное на большую часть офицеровъ этою рѣчью, капитанъ неожиданно прибавилъ:
