По широкому Доннаю и по безчисленнымъ его протокамъ шла канонерка узловъ по шести въ часъ, Командиръ ея, лейтенантъ, милый и любезный морякъ, совсѣмъ не похожій по своимъ взглядамъ на пѣхотныхъ офицеровъ, не безъ горькаго чувства разсказывалъ Ашанину о томъ, какъ жестоко велась война противъ анамитовъ, и не удивлялся, что теперь, послѣ мира, снова приходится «умиротворять» страну.
Пусто было на рѣкѣ и въ протокахъ: ни одной лодки, ни одной джонки. И маленькая канонерка, съ большимъ боковымъ орудіемъ, заряженнымъ картечью, попыхивая дымкомъ, подвигалась впередъ среди береговъ, то покрытыхъ гушею деревьевъ, то оголенныхъ, съ выжженными на далекое пространство рисовыми полями.
— Это все анамиты уничтожили, чтобъ не досталось намъ! замѣтилъ лейтенантъ и, помолчавъ, неожиданно прибавилъ:— Грустно все это видѣть... Пришли мы сюда, разорили край... вели долгую войну противъ людей, которые намъ ничего дурного не сдѣлали... Наконецъ завладѣли страной и... снова будемъ ее разорять... И сколько погибло здѣсь французовъ!.. Всѣ наши госпитали и теперь переполнены... Лихорадки здѣсь ужасны... въ три дня доканываютъ человѣка... И, подумаешь, все это дѣлается въ угоду одного человѣка, нашего императора...
Оказалось, что морякъ былъ не особенно преданнымъ бонапартистомъ и, какъ узналъ Ашанинъ изъ дальнѣйшей бесѣды, посланъ былъ въ Кохинхину какъ подозрительный человѣкъ.
Къ вечеру канонерка подошла къ Баріи, находящейся у рѣки того же названія и составляющей главный пунктъ у западной границы французской колоніи. Прежде тутъ былъ большой городъ, но во время войны французы сожгли его, оставивъ нетронутою одну деревню анамитовъ- католиковъ... Теперь французы всѣ помѣщаются въ фортѣ и въ деревнѣ, и помѣщаются очень плохо. Начальникъ
