только напрасно разговаривалъ съ необразованною матросней.
— Тоже: понятіе! Лодарь. ты этакій! пустилъ ему вслѣдъ съ прибавкою крѣпкаго словечка старый Гайкинъ и, обращаясь къ Артамонову, проговориль:— и все-то онъ брешетъ. Виданое ли дѣло, чтобы за всякую малость судиться?
И оба они, привыкшіе къ прежнимъ порядкамъ во флотѣ, вполнѣ были увѣрены, что хотя и вышелъ приказъ, но все-таки безъ порки не обойдется, если на суднѣ будетъ, какъ они выражались, «форменный» командиръ.
— Ну да намъ, братецъ ты мой, все равно. Вернемся въ Рассею матушку, насъ въ безсрочный отпустятъ. Слава Богу, послужили.
— А развѣ пустятъ? усомнился Артамоновъ.
— За восемнадцать-то лѣтъ? Пустятъ. Писарь сказывалъ: безпремѣнно. И слышно, что нонче и сроку службы перемѣна будетъ...
— Вольнѣй, значитъ, стало?
— То-то вольнѣй. Потому ежели какъ хрестьянамъ волю дали, надо и прочаго званія людямъ дать льготу... и солдату, и матросу... Послужи, молъ, царю недолго да и айда назадъ въ деревню, пока въ силѣ-возможности... А то намъ, примѣрно, съ тобой, куда ужъ въ деревню... Такъ развѣ, на побывку, а то ищи себѣ на сторонѣ пропитанія.
И оба старика заговорили о будущемъ. Гайкинъ надѣялся получить какое-нибудь мѣсто въ Кронштадтѣ, а товарищъ его мечталъ о ларькѣ на рынкѣ. Первый рѣшительно прогуливалъ на берегу все, что получалъ, а второй, напротивъ, копилъ деньги и скрывалъ даже отъ своего товарища, что у него ужъ прикоплено двадцать пять долларовъ, которые хранятся у лейтенанта Полѣнова.
Бастрюковъ въ это утро находился въ умилительно праздничномъ, проникновенномъ настроеніи. Онъ не раз-
