Болѣе другихъ проявлялъ недовѣріе старый баковый матросъ Гайкинъ, прослужившій во флотѣ пятнадцать лѣтъ и видавшій всякіе виды, сдѣлавшіе его большимъ скептикомъ.
— Чудно что-то, братецъ ты мой, говорилъ онъ такому же старику матросу Артамонову, — право, чудно!
— Чудно и есть! подтвердилъ Артамоновъ.
— Оно, конечно, приказъ, но только я такъ полагаю: ежели который командиръ попадется не нашему «голубю» чета, онъ форменно отшлифуетъ.
— Сдѣлайте ваше одолженіе! усмѣхнулся Артамоновъ съ такимъ видомъ, будто онъ былъ нѣкоторымъ образомъ доволенъ возможностью «форменно отшлифовать».
— Не подъ судъ же отдавать за каждую малость... Матросъ, примѣрно, загулялъ на берегу и пропилъ, скажемъ, казенную вещь... Что съ нимъ дѣлать? Взялъ да и отодралъ, какъ Сидорову козу. А чтобы было какъ слѣдуетъ, по закону, переведутъ его въ штрафованные, и тогда дери его сколько вгодно.
— Никакъ это даже невозможно, Гайкинъ, вмѣшался въ разговоръ третій матросъ помоложе, до сихъ поръ молчаливо слушавшій этотъ разговоръ. — Никакъ невозможно, повторилъ онъ.
Гайкинъ насмѣшливо взглянулъ на плотнаго, довольно виднаго блондина Копчикова, матроса изъ кантонистовъ, порядочнаго таки лодаря, но рѣчистаго и бойкаго; любившаго употреблять ни къ селу, ни къ городу разныя мудреныя словечки, и проговорилъ:
— Почему это ты полагаешь?
— А потому, что очень даже хорошо лонялъ, что читалъ сейчасъ капитанъ.
— Что же ты такого понялъ? съ прежнею насмѣшливостыо допрашивалъ Гайкинъ, значительно взглядывая на Артамонова и будто говоря этимъ взглядомъ, что будетъ потѣха.
